Помимо двух перекрёстков, особо страшное зрелище представляла поперечная улица между ними, где, оказавшись в западне, полегли в неравной схватке со скифами почти четыре сотни феодосийцев. Теперь те и другие лежали там вперемешку с выпученными остекленевшими глазами и оскаленными ртами, подчас вцепившись скрюченными пальцами противнику в горло.

Убитых феодосийцев, многих из которых скифы по своему варварскому обычаю успели обезобразить, срезав с головы кусок кожи с волосами в доказательство своей воинской добрести, аккуратно складывали головами к стене по одну сторону улицы, чтобы их опознали и унесли домой для оплакивания и прощания их родные. Ободранные донага тела варваров сваливали по другую. Пробитые копьями и мечами, залитые загустевшей кровью доспехи скифов, их оружие в дорогой оправе, богато отделанные пояса, башлыки, скифики, штаны, пропахшие грязью и потом исподние рубахи, расшитые красочными узорами даже у простых воинов, великолепная, украшенная золотыми и серебряными бляшками, налобниками, нащёчниками, нагрудниками сбруя их коней, цветастые, отороченные витой бахромой с пушистыми кистями чепраки и войлочные потники - всё становилось законной добычей победителей.

В одном месте, в нескольких шагах друг от друга, под телами своих и чужих воинов, нашли двух знатных, судя по богатству их оружия, поясов, одежд и золотых обручах на шеях, скифских юношей. У одного из них застёжка ошейника оказалась погнута ударом меча по затылку и к тому ж залита густой липкой кровью и никак не хотела открываться. Тогда один из раздевавших его воинов вынул меч, несколькими неловкими ударами отрубил юному скифу голову и завладел наконец драгоценным ошейником.

Если с павшими лошадьми всё было ясно: их шкуры отдадут шорникам и кожевникам, а мясо пойдёт на прокорм прибывшего с царевичем Левконом войска, то, после того как все тела были разделены, и перевязанных врачами раненых феодосийцев, а также тех, кому врачи уже не нужны, их друзья, соседи и охваченные горем родственники погрузили на подъехавшие телеги и развезли по домам, встал вопрос, что делать с телами пяти с лишним сотен убитых скифов. Самое простое, что пришло в голову - сбросить их со стены, чтобы скифы их забрали, вывезли в степь и захоронили. (К этому времени уже было известно, что надежды, что скифы, осознав своё бессилие, уберутся прочь, не оправдались: они лишь переместились все в северо-западную часть хоры). Кто-то предложил отдать скифам их убитых лишь после того, как они позволят захоронить в некрополе за Малыми воротами павших феодосийцев, но эту идею сразу отвергли: доверять клятвам варваров было слишком рискованно. У гекатонтарха Трифона (в мирной жизни - богатого винодела) возникло иное опасение - что скифы, увидев своих раздетых донага сородичей, к тому же, обезображенных падением с высокой стены, ожесточатся и в отместку обратят в пепел нашу хору со всеми усадьбами, садами и виноградниками. Трифон предложил более лёгкий способ: отвезти убитых скифов в порт и сбросить с западного мола в море - волны сами вынесут их на берег, где их и подберут их сородичи.

После отступления из почти уже захваченной Феодосии и размещения поредевшего войска в усадьбах напротив западной стены, четверо вождей и тысячник Камбис (на сей раз основные потери понесли именно его сайи) явились без зова к Марепсемису и Эминаку, чтобы обсудить, что делать дальше.

После прибытия к феодосийцам морем крупного подкрепления, стало ясно, что с наличными силами город не взять. Эминак в сердцах предложил спалить тут всё до последнего деревца и уйти на соединение с главным войском. Марепсемис отрицательно покрутил головой - возвращаться в подчинение Палаку ему никак не хотелось. К тому же, уйти от Феодосии без приказа означало покрыть себя позором - это хорошо понимали и вожди.

Камбис сказал, что нужно послать к царю гонца с вестью о случившемся, а там пусть Палак решает уходить им или продолжать осаду. Марепсемис не возражал, и Камбис вышел во двор, чтобы дать наставления гонцу, а вождь хабов Госон предложил послать гонца ещё и к феодосийцам с просьбой отдать для захоронения наших павших воинов. Марепсемис, сурово насупившись, ответил, что он не станет унижаться перед врагом: просить может только побеждённый, а он себя побеждённым не считает. Эминак поддержал старшего брата, добавив, что скоро греки и без наших просьб сбросят тела наших воинов со стены - ведь не съедят же они их! Потерявшим сегодня сыновей Госону и Скилаку оставалось только согласиться и набраться терпения.

Несколько часов спустя примчавшиеся с берега дозорные всполошили табор известием, что греки сбрасывают тела с мола в море. Вожди, царевичи и все воины устремились, кто на конях, кто на своих двоих, на западный берег залива. На удалении в два-три стадия греки (а судя по непритязательной куцей одежде, это были, скорее, рабы), снимали с выстроившихся цепочкой на ограждающем гавань с северо-западной стороны длинном молу телег раздетые догола трупы и, раскачав за руки и ноги, швыряли в зеленоватые волны.

К счастью, ветер дул по-прежнему с восхода. Ближе к вечеру накатывавшие с моря водяные валы стали приносить к низкому, усеянному крупными замшелыми валунами берегу изувеченные ужасными ранами тела. У одних были пробиты насквозь копьями туловища, у других - подрублена шея, перерезано горло, у третьих - разбита или продырявлена голова, рассечено лицо. У некоторых головы вообще не было, у иных отсутствовала рука или нога. Отрубленные головы, руки и ноги плыли среди тел сами по себе и постепенно выбрасывались на покрытую ракушками, кучами гниющих тёмно-зелёных водорослей, слизистыми сгустками мёртвых медуз и грязно-серыми клочьями морской пены прибрежную гальку. Пешие воины укладывали принесенные морем тела рядком на берегу, где родичи и друзья погибших разыскивали и забрали своих. Многие всадники, заехав по конское брюхо в холодное море, подтягивали к берегу плывущие от мола тела, не дожидаясь, пока это сделают медлительные волны.

Сотни восточнобоспорских воинов, заменившие не стенах отправившихся оплакивать и провожать в царство Аида павших сограждан феодосийцев, молча наблюдали с приморской башни и тянущейся от неё к Большим воротам стены за скорбной работой скифов. На грубый прикид, тех собралось в этот закатный час на берегу не больше десяти тысяч. Но, возможно, там были только сородичи погибших.

Среди вынесенных на берег тел вождь Госон скоро обнаружил двух племянников - Тереса и Агаста. Сына Фарзоя удалось отыскать уже ночью, при свете факелов - волны прибили его к берегу в числе последних. Старший брат Скопасис опознал его среди обезглавленных тел лишь по татуировкам да большому родимому пятну слева на животе. Голову Фарзоя так и не прибило к берегу; вероятно, она была расколота, наполнилась морской водой и пошла ко дну.

Ни в этот вечер, ни ночью, ни утром, ни в последующие дни вождь Скилак, его родичи и слуги так и не обнаружили среди сотни с лишним принесенных морем и опознанных соплеменников Савмака. Желая хоть немного подбодрить и утешить закаменевшего от горя старшего брата, Октамасад первым высказал вслух то, о чём Скилак боялся подумать: раз Савмака не оказалось среди убитых, значит, он остался жив и находится в плену.

Проводив после захода солнца к месту временного захоронения у приморской стены на краю хрисалискова сада (это была единственная в городе свободная от застройки земля, не считая священных насаждений возле храмов) павших товарищей, феодосийские мужчины смогли впервые за прошедшие с начала войны 11 дней провести ночь без страха в собственных домах, в тёплых супружеских постелях. Поскольку скифы вели себя тихо и, судя по всему, больше не испытывали желания идти на приступ, утром Левкон и Лесподий посчитали, что феодосийцам пока нечего делать на стенах, и они могут вернуться к обычным мирным трудам, держа, правда, доспехи и оружие под рукой, чтобы при первой тревоге оказаться на стенах плечом к плечу с левконовыми воинами.