Стёпа остановил перед добротно обустроенным подворьем и попросил меня изображать перед его родителями будто я служил вместе с ним в Германии, вместе и демобилизовались, а теперь случайно встретились.

Родители Стёпы обрадовались такому нечаянному совпадению и накрыли стол для боевых сослуживцев.

После второго стакана, вжившись в роль, я спросил Стёпу – помнит ли он немку Эльзу, блондинку-официантку из гаштета за углом?

Стёпа опешил и начал внимательно ко мне приглядываться – вдруг мы и впрямь спали в соседних кубриках?

День спустя мы со Стёпой пошли с визитами к девушкам-студенткам, вернувшимся после ужина в свои комнаты.

Он тормознулся где-то среди моих однокурсниц, но я, понимая полную, для меня, бесперспективность общения с данным контингентом, уже в одиночку, прошёл по комнатам следующего общежития, до самой крайней налево на втором этаже.

Её занимали филфаковки: Оля, Аня, Вера и Ира, с которыми мне очень приятно было познакомиться.

Ну, а им ничего другого тоже не оставалось – без танцплощадок, кинотеатров и даже телевизора поблизости.

Оля, невысокая задорная девушка в короткой стрижке волнистых жёлтых волос, спросила: где же моя визитная карточка – гитара?

Я без проблем принёс её из клуба, спел что-то сентиментально-романтичное и отдал гитару Оле, которой вдруг очень захотелось научиться, а сам сел на койку молчаливой Иры и завёл пустопорожний разговор, в котором не важно о чем, а лишь бы слушать голос и прослеживать смену выражений лица и движение глаз.

Не помню в этот, или на следующий вечер мы вышли с ней из общежития – недалеко; до фонаря на столбе между двумя зданиями, и у меня случилось то, что индейцы Северной Америки называют «vision».

Я увидел бескрайне чёрную украинскую ночь; она обступала нас со всех сторон и где-то по краям своим уже гудела осенними холодами.

Единственным светлым пятном, не считая фонаря, было это лицо напротив, и уже улыбающееся, от которого расходились тонкие частые лучики, как бывает, если прижмурился не до конца.

Но я совсем не жмурился, а просто изумлялся до чего красиво оно, это непривычное к улыбками лицо.

А «vision» состояло в том, что всё это я видел как-то со стороны – и даже себя, но посреди плотной темноты, а в самом центре, небывалая, невероятная красота – её лицо.

Словно круг света в обступившей нас тьме. Спасательный круг, что поможет выстоять против гула на дальнем горизонте и посвиста холодных ветров.

( … таких возвышенных выражений у меня, конечно, и в мыслях не было, я просто смотрел на её лицо и всё сильней и сильней влюблялся…)

На следующий день её не оказалось в столовой на обеде.

Вера сказала, что Ира сегодня дежурная – убирает комнату.

Когда я подошёл к зданию обветшалого общежития, она вышла на крылечко со шваброй в руках, в коротком халатике.

( … наиболее широко распространённый способ оценки женской красоты и привлекательности это – замер объёмов.

Знатоки и ценители начинают прикидывать каков объём груди, бёдер. Гурманы учитывают охват талии…

Абсолютное дилетантство. Но что возьмёшь со всех этих разновозрастных недорослей-придурков?

Самая пленительная часть женщины, которой она покорит тебя сразу и навсегда – это её коленки.

Если при взгляде на них у тебя теплеет на сердце, расправляются плечи, углубляется дыхание; знай – это она, ничего красивее уже не будет.

Если же такого не случится, ищи дальше – авось повезёт…)

Увидав её коленки, я сразу понял, что правильно вскидывал лапки и тупил насчёт размера сапогов, потому что на тропе через кукурузные джунгли под синими джинсами были вот эти самые коленки.

Ты, конечно же, уже догадалась, что это была твоя мать.

Таким образом, до твоего рождения оставалось ещё три года.

Срок вполне достаточный для того, чтоб скончались, как минимум, две любви, если верить выкладкам Зигмунда Фрейда.

( … такое вот посягательство на святость догмы.

Разумеется, подобный выпад легко парировать приёмом «терц» – мол, не бывает правил без исключений.

Смотря для кого.

Если б учёный Галилей, роняя шары с пизанской башни, заметил бы, что один, с пометкой «С+И», вдруг начал парить и закладывать фигуры высшего пилотажа, то и закона всемирного тяготения не было бы.

Так что причислить старину Зигги к твердолобым упрямцам-учёным не получается.

Его нужно перевести в другую лигу. Послать в ряды таких прославленный корифеев, как Шарль Перро, Ганс Христиан Андерсен и так далее, вплоть до безымянных творцов Тысячи и одной ночи.