( … с Лениным иногда не поспоришь…)

Но что ещё, кроме привычки, ломает все расчёты?

Что нас вдаль ведёт? Что толкает к новому, неизведанному?

Надежда – «а вдруг повезёт?»

Вера – «ведь есть же, где-то же есть!..»

Любовь к познанию и переменам…

Проезжая трамваем «тройка» вдоль улицы Первомайской, я всё лето отслеживал рост конопли во дворе Батюка и верил, надеялся, мечтал – а вдруг окажется такой же сорт, как тогда у Рабентуса?

Батюк когда-то был легендой и образцом для юношества не только Посёлка, но и города.

Все знали Батюка, которому плевать на всех гаишников с милицией впридачу. Им его не догнать и не оштрафовать за езду на мотоцикле без шлема, в одних трепещущих под ветром патлах.

Кто сказал, что пьяный? А ты догони, проверь!

Облаву на него устроили на Зеленчаке, так он скакнул на своей «яве» меж тополей и укатил по одной трамвайной рельсе.

Слово «байкер» притащилось в Конотоп намного позже – у нас был Батюк.

И вдруг весть, сотрясшая хлопцев как Вавилонскую башню – Батюк погиб!

– Да, не – живой! В хирургическом.

А скорость была всего 60, правда, автобус навстречу тоже ехал, когда Батюк втаранился бесшлемной головой ему в радиатор.

– Ото ж, хлопцы! Шлём нужная вещь – потом мозги соскребать не надо; всё в шлёме аккуратно остаётся.

Батюк выжил, вот только сшитое из лоскутков лицо стало клетчатым.

Мотоцикл у него отобрали и права тоже. С тех пор так и не выдают.

В знак протеста он облысел.

Устроился куда-то грузчиком. Вобщем, Батюк уже не легенда.

Правда, мопед купил. Обделал его по самое «не бал'yйся» – ветровое стекло, зеркала заднего вида, висюльки там всякие; все дела. Седло под длинным белым мехом.

И, что примечательно, на мопед без шлёма не садится.

Мотоциклетный шлём, и тоже белый.

Теперь спрашивается – вот пойду я бомбан'yть его коноплю, а он вдруг выскочит – откуда мне знать что у него под тем белым шлёмом осталось?

Так что, Славика я тоже привёз, раз уж м'eста на всех хватает.

Когда уже хорошо стемнело, мы с ним вышли.

Раз пошли на дело – я и Рабинович…

Ира очень нервничала и попросила запереть её в летней комнате.

– В чём проблема? Изнутри запрись.

– Нет – ты.

Ну, запер снаружи и ключ ей обратно через форточку отдал – неизвестно ж когда вернёмся…

( … всё-таки, много чего я никогда, наверно, так и не смогу понять…)

Когда мы вернулись с добычей, Ира её продегустировала.

Нет, она даже сигарет не курила, но по запаху травки определяла – «даст», или нет.

С точностью до 80%.

Вобщем «батюковка» оказалась из оставшихся 20%; я у себя на плантации такую б не сажал.

А в Нежине, рядом с мостом через Остёр, что у базарной площади, Славик тоже выявил плантацию.

Позвал меня, показал – пышные такие красотули, как в убранстве из страусиных перьев.

Но весь участок высоким забором обнесен, не то, что в Графском парке.

Ну, пошли мы; а куда денешься – привычка…

Значит, через забор я перелез и, призрачной походкой краснокожего, приблизился к однолетним деревцам.

Хата в стороне стоит, не мешает; свет лишь в одном окошке.

Ну, пусть человек свою телепрограмму смотрит, я не против.

Но как только я шелестн'yл пышными красотками, смотрю – а по земле от хаты такие пульсирующие толчки докатываются «ты-дын! ты-дын!»; и свет окна закрылся силуэтом этой галопирующей собаки Баскервилей.

Всё решилось в доли мгновенья, причём без меня – инстинктом, заложенным в наш спинной мозг бесчисленными поколениями загрызенных насмерть предков.

Мне оставалось только наблюдать, как забор скакнул мне навстречу и моя правая толчковая лягнула его верхнюю рейку.

Где-то невообразимо далеко внизу, возле мерцающей в ночной тьме узкой прожилки Остра, толчком волкодава сотрясся неразличимый уже забор.

Я покинул верхние слои стратосферы, но на полпути к луне опомнился, что запаса воздуха в лёгких не хватит для возвращения на родную землю.

Так я не стал «Аполлоном-14»…

Славика спасло только то, что он успел отбежать от точки моего приземления.