Когда где-то в другом городе кто-то подымал трубку телефона с заказанным номером, ему говорили, что на связи Конотоп, а в зале переговорного пункта чёрный динамик кричал женским голосом в какую кабинку зайти для разговора с тем городом.

В указанной кабинке за стеклом в верхней половине двери вспыхивала электрическая лампочка, заливая жёлтым светом тесные стены из прессованных листов ДСП.

Ожидавший заходил в назначенный отсек с телефоном на маленькой полочке в углу рядом с обтянутым малиновым плюшем сиденьем высокого табурета.

Не знаю мягкое оно, или жёсткое – я никогда не садился.

– Алма-Ата! Номер не отвечает! Что будете делать?

– Повторите!

В динамике слышались отголоски долгих гудков телефона в далёкой Алма-Ате.

– Петрозаводск! Двенадцатая кабина!

Кто чт'o говорит в узкой кабинке из зала не разобрать, если только не начинает орать из-за плохой связи.

– Алма-Ата! Номер не отвечает!

– Снимайте!

Недождавшийся возвращает квитанцию, а ему его деньги.

– Нежин на линии!

Я захожу в кабинку и отворачиваюсь спиной к залу за стеклом в верхней половине её двери.

Очень трудно говорить, когда так трепыхается сердце.

– Позовите Иру, пожалуйста.

– Кто говорит?

– Сергей Огольцов.

– Сейчас…

– Да.

И трепыханье враз унялось, стиснутое повеявшим из её голоса дыханьем вечной мерзлоты.

Я здороваюсь, что-то говорю, но слышу, что мне не пробиться сквозь намертво схватившийся лёд.

– Слушай, я ничего не прошу, но девочке нужен отец.

– Можешь не беспокоиться, у неё уже есть отец.

– Да?.. Это… хорошо…

Разговор окончен.

Я ухожу с переговорного, но в стеклянной клетке входного тамбура оглядываюсь на кабинку, где уже погас свет и говорю сам себе:

– Смотри, номер семь. Седьмой номер – это где тебя распинают…

Где Великобритания, а где Конотоп; но – поди ж ты! – из-за неё, а точнее из-за её коммунистов, а совсем в точку из-за их газеты «Morning Star», я тем летом не попал на свадьбу своей сестры Наташи.

Ведь, если внимательно вдуматься, именно «Morning Star» виновата в моём повторном попадании в дурдом.

( … при ежедневном чтении новостей, бывших две недели назад новостями в туманном Альбионе, начинаешь сопереживать лейбористскому движению, а имена Майкла Фута и Тони Бенна уже не настолько пустой звук, как фамилии Суслов, или Подгорный, или кто там ещё в этом Политбюро ЦК КПСС.

Глава британского правительства, Маргарет Тэтчер, перестаёт быть «дорогая госпожа Маргарет Тэтчер!», а становится той железной сучкой, что за пару занюханных свитеров заморила голодной смертью двадцать девять ирландских парней.

То есть, происходит сдвиг в сторону неадекватного восприятия окружающих реалий.

Начинаешь вести себя как шахтёр из графства Кент, или работник коммунального хозяйства города Манчестер.

Конечно, я мог бы сослаться на недостаточную информированность – ведь я жил в эпоху застоя, о том не догадываясь. Однако, это слабое оправдание, потому что в одинаково недогадливых условиях жил и тот работник КГБ, которому поступил звонок из СМП-615 …)

В разгар лета, когда на полях страны идёт страда развернувшейся битвы за урожай, когда шахтёры Кузбасса обещают в текущем году выдать на-гор'a миллионную тонну чёрного золота, когда он, этот работник КГБ, до сих пор всё ещё не решил – ехать ли в субботу на дачу в Жолдаки, или всё же махнуть на Десну, откуда вторую неделю мужики возвращаются с хорошим уловом…

Звонок.

ЧП.

В СМП-615 забастовка и сидячая демонстрация.

Сколько человек?

Один.

Где конкретно?

На крыльце административно-бытового корпуса.

– Ничего не предпринимайте до приезда сотрудников.

Да, я сидел на широком бетонном двуступенчатом крыльце двухэтажного административно-бытового корпуса.

Да, это была забастовка, потому что в десять утра, вместо того чтобы звенеть кельмой и мантулить кирпич на кирпич, я переоделся в вагончике На Семи Ветрах и заявился на базу.

Да, забастовка была сидячей и, чтобы сидеть было удобнее, я взял деревянный стул в сторожке на проходной и притащил его на крыльцо административно-бытового корпуса.

Шёл классически летний день, в синем небе над производственным корпусом неподвижно висел громадный клуб одиночного плотно-белого облака. По высокой железнодорожной насыпи позади растворного узла с торопливым перестуком пролетали скорые поезда, увесисто погромыхивали составы товарняков.

Шёл трудовой день и только я ничего не делал, а парился в этой рубашке из голубого ацетатного шёлка – он такая же хрень, как и нейлон, просто чуть мягче.