Под конец, Двойка перешёл к своим ближайшим планам и без околичностей, выложил деловую суть, по которой мне терять нечего и если попадусь на чём, то меня сажать не станут, тогда как у него научная карьера впереди. Осталось только отбыть эту аспирантуру. Зато в случае удачи светит приличный куш.

Короче, один, типа, деловой из Киева, хочет закупить сумки две дури. Но не принимать же Двойке его у себя на селе: а вдруг деловой окажется опером? Лучше пусть я продам в удобном для сделки месте.

От такого предложения мне стало как-то даже и тоскливо – за политику в Ромнах держат 45 дней, а на сколько прикроют за анашу? И там тебя могут сделать беспробудно спящим…

Но Двойка прав – терять мне нечего, ведь, по-моему, мой план по Моэму исполнен, и я согласился.

На второй платформе мы обменялись прощальным рукопожатием: да помогут тебе, Двойка, мои неразбрызганные капли, если ещё что-то осталось. Поступай в свою аспирантуру – большому кораблю большое и плавание.

На столе телеграмма из Киева:

« Суббота 12.30. Метро Вокзальная. Будут ребята ».

Подписи нет. Значит друг мой меня зовёт – Двойка.

Всю приходящую мне почту родители кладут на стол под лампу; приду с работы – увижу очередной номер «Всесвита». Но телеграмма из Киева приходит впервые, и текст какой-то конспиративный.

Поскольку на вопросы родителей я молчу как рыба об лёд, выяснение поручено Леночке.

Ей я отвечаю с уклончивостью дельфийских пифий, чувствуя как нарастает напряжённая тишина на кухне и в смежной комнате.

– Тебе телеграмма.

– Как интересно.

– Уже прочитал?

– А что ещё оставалось делать?

– Из Киева? Да?

– Так здесь написано.

– А от кого?

– Здесь не написано.

– Поедешь?

– Можно и не ехать, если раздобыть дельтаплан.

Зачем я выпендриваюсь и напускаю туману?

А как же ещё привить вкус к философичным диалогам, к игре словами и приоткрыть ей, безматерной, извечную женскую тайну: чтобы к тебе не охладели, давай не давая?

Обычно эти прекраснословные беседы обрываются яростным негодованием кухни:

– Поговорила?! Уйди ты от него!

Свысока покосившись на меня, Леночка произносит «странно!» и идёт прочь.

Умная выросла девочка. Умеет лавировать, пусть пока ещё наивно, по-детски.

За спиною не слабая выучка, особенно от трёх до пяти; когда у неё вдруг испарилась мама, а папа показывался лишь на выходные, чтобы уйти к своим друзьям; вечером по будням за стенкою храпел пьянючий дед, а бабушка с досады, что улизнул-таки, хоть вместе шли из цеха к проходной, и что намёрзлась в ожидании трамвая, и что одна тащилась с сумками через потёмки и сугробы окраинных улиц – страшным криком кричала на девочку, грозя отдать её, гадость такую, в детский дом и ребёнку казалось – не бабушка это, а Баба-Яга, злая колдунья, хозяйка жутких чудищ, повелительница чёрной вьюги, что царапается в стылые окна; и все они против неё – пятилетней, одной, беззащитной.

Жаловаться – кому? Помощи ждать – откуда?

Вот и подладилась Леночка к любимой бабуле. Знает когда обнять, и чмокнуть, а та ей пирожные с кремом привозит из магазина «Кулинария» на Переезде, где пересадка в трамвай на Посёлок. Да ещё и шьёт ей всё на машинке.

С папы ей что? С работы приходит и шуршит книжками, вон даже настольную лампу купил. Ну, ещё тридцатка в месяц, а что восьмикласснице с тридцати рублей?

Зато бабуля на неё страховку завела: исполнится восемнадцать лет – получите, Леночка, две тысячи.

И чего хочешь вкусненького попроси – бабушка сготовит.

И про одноклассников всё до капельки знает, с ней есть о чём поговорить.

Правда, если спросишь что такое «счастье», или в чём красота – то папа интересней объясняет. И новую причёску так похвалить умеет, что от радости аж в носу щекотно.

Но всё равно, бабулечка – лучше.

Друг мой Двойка верно вычислил, что встречаться надо в 12.30. Именно к этому времени докатывается до Киева первая электричка из Конотопа.

Не учёл он лишь одного – что не терплю я быть поставленным в рамки, которые не от меня исходят. Так что в мать городов русских я прибыл двумя часами раньше – скорым поездом.

Прогулочной походкой я покинул звенящую трамвайной суматохой привокзальную площадь и по наклонной плоскости широкого пустого тротуара спустился к перекрёстку.

В столовую при Доме Быта следом за мной зашли с полдюжины цыганок .

Снимая плащ и шляпу на вешалку в углу, я чуть пожалел, что так совпало – дожидайся теперь пока их группа будет выбирать себе хавку и, перекликаясь на непонятном языке, подтаскивать свои подносы к кассе.