Вещи трагически погибших вообще спустя много лет ранят и ранят сердце воспоминаниями. Потому кто-то от них стремится избавиться, забыть эту боль, сохранив только светлую память о человеке, а кто-то бережет, будто эта память и есть эти вещи.

Девушке становилось все более жутко и тоскливо в окружении игрушек мертвой девочки. Она знала, что где-то там, дома, остались такие же вещи Райли, наверное, и Оливера… Но она-то помнила именно вещи Райли, его игрушки, его футбольный мяч, его велосипед… И много-много фотографий, где они все вместе. Она, отец… И фотографии с соревнований, где она улыбалась или немного разочаровывалась, если проигрывала. Но она-то знала, что каждый проигрыш — тоже шаг к победе. Теперь каждая победа казалась шагом к пропасти. А от одного воспоминания о фотографиях, где они все вместе, где все хорошо, щемило сердце до безотчетного воя. И не знала, что теперь с этими вещами. Вроде вещи как вещи, но на них ныне тоже лежал отпечаток страданий. Впрочем, они остались там, в прошлой жизни. А док вот на остров сбежал от этой прошлой… Но утащил ее с собой.

Но Доктор Эрнхардт по-прежнему знал свое дело, даже под грибами не забывал. Девушка ощущала, что снова ему доверяет, его помощи. А мистер Алек бубнил себе под нос, шепча ласково:

— А ты так похожа на нее… Может, ты — она?..

И девушка едва догадывалась, что несчастный старик видит в каждой молоденькой девушке с пшеничными волосами свою дочь, которой не посчастливилось вырасти. Но его расколотый рассудок, исключая звено смерти, изменяя на что-то другое, порой выдавал новую невероятную историю, будто его дочь потерялась, убежала, была похищена и еще много небыли, сводившейся к тому, что она может вернуться однажды. Она вернется, надо просто подождать.

И Джейс становилось почему-то стыдно, когда Эрнхардт улыбался ей, хотя понятно, что для всех остальных он не такой уж добрый старик, потому что не каждый будет торговать контрабандой, не каждый согласится сотрудничать с пиратами. А он согласился, наплевав на то, сколько чужих драм произойдут косвенно по его вине. И от осознания, кем является ее союзник, тоже делалось совестно. Понять можно всех. Но не простить и не оправдать.

Совершенно всех понять. И Джейс осознала, что поняла даже Вааса, особенно четко мысли выстроились, промелькнув перед невольным провалом в забытье на пружинной кровати. Тогда ей казалось, будто она снова летит с обрыва, снова видит его лицо, которое вдруг отделалось от маски самодовольства…

«Ты предал, ты сбежал… А я… Разве могла я бросить младшего, даже и с предательствами? Иногда хотелось, так хотелось уйти, а, скорее, просто исчезнуть. Исчезнуть, чтобы не думать, какой во мне дефект, что каждый раз напарываюсь на предательства. Но что бы я сказала тогда отцу? А себе? Но ты выбрал другое, ты выбрал ответить на предательство предательством, выбрал побег. У кого на сердце больший камень — еще вопрос… Какой же тварью ты стал из-за всего этого. И в кого превращаюсь я?»

И то ли четкие мысли, то ли яркие пятна образов, то ли обрывки фраз:

«Я никогда не пойму твои злодеяния, но я понимаю твою боль»…

Злость, растерянность — все кануло, хотя она желала немедленно разыскивать друзей, но она верила Герку, верила мистеру Алеку наперекор разуму, который не позволял доверять, но когда усталость его отключает, приходится слушать сердце, которое порой намного четче передает порядок всех вещей…

Комментарий к 85. Все пули у нас “Я никогда не пойму твои злодеяния, но я понимаю твою боль” – кредо автора, который пишет о злодеях.

====== 86. То ли радость, то ль беда ======

Судьба моя —

То ли радость, то ль беда…

Вокруг холма расстилался до верха налитый светом лес. Или только снился, вечно зеленый, наполненный голубым и золотым дивным светом…

Джейс приоткрыла глаза, сквозь ресницы видя беленый деревянный потолок с ржавым вентилятором, от которого не шел ветер в душную комнатку. Девушка ощущала, что мир вокруг несколько плывет, колеблется волнами. То ли была без сознания, то ли спала — без разницы, вроде бы отдохнула немного, да снова док наколол ее антибиотиками и анальгетиками, не иначе. Только двигать левой половиной лица было больно, там ощущалась словно ватная подушка на посиневшей скуле, отчего и глаз немного заплывал. Выглядело, наверное, ужасно, но зеркала здесь являлись редкостью, так что не столь важно. Джейс попыталась встать — удалось. Уже хорошо, значит, можно продолжать путь, пока ноги носят.

Она несколько секунд недоуменно рассматривала свои босые ступни, ощущая кончиками пальцев нагретый деревянный пол. После пары дней в сырых промокших сапогах это тоже казалось достижением. Она уже давно ненавидела эти душные сапоги, которые нельзя снимать, потому что это только ракьят бродили босыми, не боясь змей и насекомых. Конечно, змеи их меньше не кусали, но они верили в свою избранность, что ли… Что они — дети джунглей, принятые духам предков на этой обетованной земле.

Джейс пару минут просто сидела на кровати, обняв стеганую жесткую подушку, спустив ноги, и словно не совсем проснувшись. По крайней мере, она не могла вспомнить, что ей необходимо немедленно делать, она не чувствовала себя в опасности. Она вообще мало ощущала, и все перед глазами виделся наполненный светом лес, а, может, сад.

Но за окном расстилались разномастно зеленые джунгли, сумрачные, с гнильцой пересыщенных ароматов роста и разложения, но, тем не менее, безумно прекрасные. Безумие… Ваас… Безумие Вааса. Безумный Ваас…

Понять. Ненавидеть… Убить.

Девушка встрепенулась, едва только вспомнила это имя, вновь к ней вернулась ее прежняя суетливость, граничащая с паникой, с которой она отрубилась накануне. Собственное тело казалось чем-то отдельным от нее, от реальности, которая воспринималась через смазанные контуры обессиленности. Ощущение тревоги не помогло собраться.