Ваас стремительно выскакивал из своего укрытия, выхватывал откуда-то из деревянного ящика пистолеты-пулеметы, открывал огонь, так что Джейс приходилось нелепо ползти, бежать, спотыкаясь, за угол пещеры, там, где располагалась химическая лаборатория. И только полумрак не позволял главарю расстрелять ее с близкого расстояния.

— Все смотрят в это ое небо, все от него что-то требуют, бездонные жадные рты, — вещал он, все приближаясь, не прекращая стрелять с двух рук. — Дай-дай! Дай, ведь я был хорошим! Дай, ведь я много страдал! — а затем уклонился от короткого выстрела Джейс, которая экономила теперь каждый патрон, и продолжал печально и фаталистично. — И ни не получают, потому что оно ни*** не Рог Изобилия… Оно для другого…

Джейс прижималась спиной к холодной стене, заставляя себя дышать размеренно, чтобы не умереть от разрыва сердца, которое явно желало выпорхнуть вместе с душой прочь из груди, лишь только избавил кто-нибудь его от этого кошмара. Но сама пошла вместе с ракьят, сама приняла эту судьбу, могла бы в первые дни побега осесть в деревне, научиться жить вместе с местными женщинами, да и ждать неведомой помощи с большой земли. Но нет — многое сдвинулось и благодаря ей, она не могла отступить, поздно оказывалось отступать, и все, кто помогал ей, вели ее, вставая незримой армией за спиной, вся их невыразимая беда. Долг сильнее страха, долг сильнее чувств, главное — знать, что поступаешь верно, вот Ваас всегда знал, что поступает в корне неправильно, мерзко. Он сам страдал от своего зла, сам сокрушал себя, глядя на праведную, как он считал, жизнь Цитры. И одновременно ненавидел ее, предостерегал. И совершал новое зло.

Джейс знала ныне, что не зло творит, сомнениям не оставалось места на острой грани между настоящим, реальностью и чистым бытием, обнаженно щемящей экзистенцией единственного мига. Выстрел!

Выкатилась на миг из-за угла, затем — снова в укрытие, зато и Ваасу пришлось поумерить немного свой пыл маньяка, все же не бессмертный. Он снова скрывался за стальным ящиком, недалеко от пыточной, посмеивался, признавая мистически:

— Возродилась… — но вновь срывался на жуткое кощунственное шипение, скидывая бесполезное без патронов оружие, доставая свои, любимые, вечно висящие в кобурах на ремне пистолеты. — Ты думаешь, небо каждому дает возрождение? — выстрел, едва только попыталась Джейс высунуться, израсходовав впустую еще один патрон, держа двумя руками пистолет, Ваас продолжал, судорожно выдыхая до крика. — Думаешь, оно смотрит за нами?! Но если прошло столько лет и ни***, то куда оно смотрит?! К ч**ту эту жизнь! На**р это небо! Ну, давай! Распни меня за это!

Повторил он ее слова…

И на дне кровавой реки лежала его душа. И она была бессмертной и живой, и каждый миг умирала.

И ложный свет отбросит тень, а свет живой спасет. Но здесь не песни, а крик, не флейта, а клетка, не вода, а металл, не струна, а плеть. Только красные лампы и слепящие прожекторы служили источниками света в пещере.

Он стрелял, расходуя последние патроны, а у нее оставалось два или три… Но он встал в полный рост. Это означало лишь одно — быстрый или мертвый. Быстрый и мертвый.

Выстрел! Одновременно, заглушая любые удары сердца, столкновения миров, взрывы сверхновых и появление черных дыр. Два выстрела грянули одновременно.

И только в последний миг блеснули ярко-ярко его расширившиеся глаза. В них читалось столько боли и потерянности… Он забыл, что-то катастрофически забыл, запамятовал, потерял, что делает человека человеком, что помогает выстоять против внутреннего чудовища, когда не выбрался из пут предательства. И он ждал смерти, но убивал любого, кто пытался уничтожить его. Может, он отчаянно ждал достойного противника, может, потому периодически отпускал пленников, проверяя, кто выстоит против джунглей, против пиратов. И, в конце концов, против него…

Джейс хотелось верить, что это не она… Что она выстоит, но не против него. Она знала, что Ваас должен умереть, но в тот последний миг не могла сосчитать, сколько острых осколков пронзили ее душу осознанием того, что больше они никогда не встретятся, пусть каждая встреча и несла только новую боль. Но человек не принадлежит себе. И для жителей северного острова смерть главаря являлась великим подвигом.

Ваас… Ваас! Зачем она только родилась женщиной! Зачем только оказалась на передовой. Женщина и война — несовместимо. Это как цветы спрашивать о том, сколько крови видели. Человек и война — самое страшное изобретение рассудка, который стал наградой и проклятьем. И если разум — это награда, то рассудок, пожалуй, проклятье.

Выстрел! Хлопок с едва уловимым звоном гильзы и движением пружинок механизма. Это и есть шаги смерти. Ни косы, ни черного балахона — пружинки, пуля, гильза, курок.

Все потонуло… Ничего не существовало, только волна озноба и слезы, которые застилали глаза. Не вовремя. Но она не воин! Она никогда не желала быть воином. Как закончился их поединок? Что произошло дальше? Темнота… Одна сплошная темнота. Тишина… Конец? Чей конец?

Комментарий к 126. Невозможно, убивая, самому не стать мишенью Использованы песни Flёur «Русская Рулетка», “Под прицелом”

Конец?

Ну все, у автора руки дрожат... Мне страшно... Автор сделал это, автор убил свое вдохновение... Вааса.

И еще страшно, что скоро макси закончится.

Не молчите.

====== 0. Всё о нашем сиротстве ======

Только небу известно все о нашем сиротстве

и о боли, что связана клятвой молчания.

Мир опустел… Мир обезлюдел. День гнева, этот день…

Кукушки времени покинули часы и запеклись простором алым, как на рассвете, где себя качала далекая звезда чужих надежд. Черепаха слонов потревожила вздохом протяжным, и Земля, творя себя, округлялась, как полая чаша, что испита до дна, будто скорби юдоль навсегда продолженьем полета птицы, сгоревшей в начале времен. Если есть здесь День Гнева, то где же весы с осужденьем сторон равноплечных?