Она понимала: нет никакого смысла покидать остров, потому что за пределами его ждала еще большая пустота, скорее всего, какое-нибудь незначительное нарушение уголовного кодекса от пережитого, психушка. И ничего. Здесь она была свободна. Уже свободна от всего, от таких понятий, как свой и чужой тоже. Когда повсюду были враги — все нормально. Если не уничтожать их — убьют тебя. Так она убила его, Вааса, она ни на миг не сомневалась. Только потом воспоминания вдруг стали преследовать ее, его слова, его образ, страшный образ.

Она подносила ладони к лицу, нюхала их и удивлялась, почему они еще не пропахли кровью, она помнила кровь на своих руках. Но в тот миг она думала только об одном — выжить. И когда тебя пытаются убить, сострадания не остается. В тот миг рука не дрогнула. Еще один враг, не более. Только когда его глаза расширились… Но она тогда не то что не остановилась, тогда она наносила удар за ударом, пока не убедилась, что раны уж точно смертельные. Наверное. Она добивала его, как приходилось добивать раненых хищников. В зоопарках они такие милые и смешные, а в дикой природе так страшно услышать их рык у себя за спиной. И она добивала его, точно тигра, точно медведя. Она очень любила когда-то и тигров, и медведей, когда-то там, на большой земле. Там, где безопасно можно полюбить и то, что обычно несет опасность. С ним, наверное, произошло что-то подобное. Она восхищалась им, словно каким-то хищником, питая одновременно страшную неприязнь, восторг, смешанный с отвращением, раз за разом он нападал на нее, ей удавалось выжить. Но он являлся человеком.

And someday we will have to say good bye

But our spirit will survive.

И вот он был убит, ее рукой. Удар за ударом. Воспоминания об этом взгляде. Все это пришло позднее. Все это принесло обескураживающую пустоту. Хотя, нет… Стоп! Какой же удар за ударом?!

Она ведь стреляла из пистолета, но отчего помнила четыре удара ножом, они снились ей в кошмарах каждую ночь, сковывая холодом, будто чужие воспоминания полезли в голову. Может, как говорили ракьят, она теперь тоже говорила с духами? Говорила. Но почему они тогда не помогали, не направляли? Но ведь духи — не Провидение, им неведомо, куда направлять. А если ее молитвы небо не услышало, то она вновь разучилась обращаться к нему, потому что наступает предел, после которого человек не способен уже на веру, наступала и ее точка невозвращения, из-за Цитры. Райли… Лиза, Дейзи, Оливер… Их образы преследовали, смешивались, деформировались, воспоминания путались, вымысел и реальность, сны и явь, она брела по краю, тотально ничто между адом земных и раем, но ближе к аду. И только образ Вааса маячил четко, яркий, единственный, кто все это время не солгал ей ни разу. Вернее, солгал один раз: «враги тоже могут предать», на то они и есть подлые враги. А он не предал. Да и врагом ли являлся? Врагом. Но если Цитра тоже враг, то по каким критериям различать добро и зло, своего и чужого? Да, она шла вместе с ракьят, ее не гнали, будто уже не совсем подчиняясь воле жрицы, ощущая свободу, уже надеясь на собственную силу, а не только на заступничество предков.

Но Ваас… По-прежнему он оставался предателем племени, по-прежнему она не представляла, что произошло. По-прежнему не могла его ненавидеть.

— Это же возмездие! Это возмездие! — твердила она себе. Но только если бы это помогало. Что-то болело до тошноты в душе, когда она бродила по этому острову. Его острову. И осознание, что он теперь навсегда останется с ней… Может, им обоим суждено было погибнуть и умереть, а, может, в том содержался упрямый замысел, последнее прощение его грехов. Она знала, что должна выжить. Ради него, убитого.

— Да я тебя ненавидеть должна! — рычала она, укоряя себя за эту боль. Но теперь почему-то снова хотелось убить себя. И виной тому была не только его смерть.

Джейс подъезжала к холму Доктора Эрнхардта, тяжело вспоминая то, что старик сделал с Дейзи, вернее, по просьбе Дейзи. Нелегко далось ему такое решение, не стоило его винить, и Джейс простила. Она всех прощала, умела прощать, не отравляя свою душу злобой. Только Цитру не могла, за всех…

Но стоило только подняться на холм в надежде на помощь… Река с водопадом, пруд, беленый дом… И запустение, погром, побитая теплица, погнутые флюгера, следы пожара. Женщина остолбенела, выходя из машины, охваченная новой волной озноба.

Рядом с домом уже оседала свежая могила…

Так отняли последнего человека, которого она знала.

Его убили «свои», стражи храма, скорее всего, потому что пираты всегда забирали деньги и ценные вещи, а стражи храма ничего не требовали, питались только словами их жрицы. За что убили? Просто так, старик мешался, конечно, за помощь пиратам могла настичь его «расплата», не считая того, что он и ракьят помогал подпольно. Может, у него было оружие или не было, может, оказал сопротивление, может, нет. Джейс увидела кровавые пятна в беседке и на белой двери, возле которой столько раз встречала помощь. Тогда-то совсем сломалось различение добра и зла, которое и так отсутствовало в этих проклятых джунглях. Самого доктора уже кто-то похоронил до нее, какой-то неравнодушный человек.

Она забредала в дом, разрушенный, с перебитой посудой и перевернутой мебелью. Витражное окно раскололось, через него свет проникал теперь клоками, неровно, судорожно. Книги порвали, растоптали, оставив кровавые следы босых ног — наверняка стражи — будто в доме шла борьба. Доктор не сдался, себе на беду. Вырвали, помяли страницы старинных томов, только Китс, распахнувшись на последнем развороте, все еще взывал:

«Люби всей сутью!».

Но кого оставалось любить? Убили, отняли всех, кто заслуживал этого, даже тех, кто не заслуживал. Она почти возненавидела несчастного старика после смерти Дейзи, но теперь, видя, что его убили, Джейс обвела взглядом пространство дома, глянув в разбитое окно на небо, только подумала горестно: «Ты все-таки полетел. Мы будем летать… Мы будем летать. Вы теперь вместе. Вы все вместе. Одна я осталась зачем-то».

Чем же он мог так помешать? Откуда в них взялся этот гнев? Что он им сделал? Полусумасшедший несчастный смешной старик. Неужели и правда ракьят? Но все указывало на них…

Вдруг оказалось, что они такие же бандиты, как и пираты. Те, за кого она сражалась, думая, будто они чем-то лучше. Лучше лишь тем, что им оказалось выгодно не убивать ее. Может, лучше тем, что не ловили туристов, не торговали людьми. Да и все. Так же курили какие-то вещества, так же убивали тех, кто мешал, так же несли странную свою мораль.