«Смерть!»

Кто-то искушал ее простым путем. Просто умереть, жить сложнее, ведь умирать больно, но только один раз, всего один раз. И не получать больше травм, и не рваться на большую землю, где все равно не ждало ничего, кроме продолжения канители и земных мытарств. Она уже представляла, как будут убивать поочередно всех животных из зоопарка. Как придется смотреть в их затравленные усталые глаза.

Возможно, она не могла унаследовать бизнес, потому что вид животного в клетке вызывал у нее только скорбный порыв отпустить. Ведь как ужасно глядеть из клетки. Это она уже поняла, когда они с Райли ожидали приговора. Может, стоило подчиниться воле судьбы?

Принять ее в любом исполнении и считать, что ничто не зависит от крошечного человека? Тогда бы и Райли, возможно, остался жив. Хотя неизвестно, осталось ли бы от них обоих хоть что-то человеческое, покорись они судьбе, что уготовили им пираты. А остаться в одной бесчеловечности фактически равнозначно смерти.

Но, может, это и не страшно. Да, совсем ничего не страшно. Нет ни мыслей, ни эмоций. И ее нет. Ее нет нигде. Она — вода, она расщеплена на сотни одиноких молекул, что парят в невесомости, проскальзывая сквозь пальцы. В каждой из них черное ядрышко — небольшая смерть. Все, рождаясь, содержит принятое ядрышко смерти. И с каждым годом оно все растет и растет чернотой, а потом заполняет каждую молекулу, каждую клетку. И ничего не остается.

То ли дело деревья — растут во все девять миров, раскинулись кронами, качаются на ветру, корнями нижний мир зацепляют. Нижний мир, где гады ползают, огонь извергают, корни сжигают, солнце съедают. Но солнце бьется и иным огнем из закатного зарева рождается в рассвет. Закат — пламя дракона. Восход — пламя победы над ним.

Но это солнце и древо, а она — вода и ночь. И ей казалось, что все эти ядрышки смерти заполонили ее до предела. И нет больше смысла бороться с ними. Вернее, смысл есть, но силы нет. Что можно противопоставить тьме, когда темно внутри?

Джейс остановилась и поглядела на пистолет. Холодной недрогнувшей рукой сняла его с предохранителя, поднесла к своей голове. Голове, которая слишком много раз оказалась ушиблена и теперь мешала думать и действовать. Всего один выстрел. Можно в висок, можно в лоб. Пару минут до смерти, всего-то пару минут агонии, а не сутки напролет бесконечной пытки. Место не важно, потому что захоронение необходимо живым, а не мертвым. И если уж суждено ей было скитаться призраком, то призрак хотя бы мог наводить ужас на врагов, а она… Всего лишь крошечная искорка жизни в окружении исчезновения.

— А что сказал бы отец? — говорила с собой девушка, но губы ее дрожали, и она отвечала себе хладнокровно. — А отец уже умер.

Она переложила пистолет в левую руку, провела им вдоль затылка, самым дулом, притом палец беспокойно дергался возле курка. Глупую же она игру затеяла, но ведь такая игра всегда является последней.

— А что сказал бы Райли? — начинала нервно ненормально улыбаться Джейс, возвращая пистолет в правую руку, хватая ртом воздух, то ли заливаясь смехом, то ли истончаясь криком. — А Райли уже мертв! Все мертвы! И я с ними.

Палец нервно дергался на курке пистолета. И не нашлось никого рядом, чтобы вырвать из этой липкой бездны самоуничтожения от непомерности возложенного бремени. Креста, что молчал патроном, который ждал указа пружины, чтобы вылететь в цель. И прервать череду повторений бессмысленных действий в надежде на изменение…

====== 29. Сильнее слов ======

Сильнее слов…

Она ощущала, что у нее не хватает ни сил, ни времени, чтобы хоть кого-то спасти. Она — фальшивка, она бесполезна, она одна.

И только словно сделалось темно, и точно за спиной из глубины сознания раздался отвратительный невеселый смех, издевка. Этот голос:

«Ты слишком жалкий. Нет, жалкое…».

Ваас! Распорядитель хаоса, повелевающий смертями на северном острове! Сдаться? Стать пешкой в его игре? Показать, как легко согнуть простого человека из «цивилизованного мира»? Самоубийство — самое трусливое, что она могла придумать, самое простое, доказывающее, насколько бессмыслен этот мир и все, что вершится в нем.

И уж если он дал ей прозвище, значит, запомнил. Значит, не такая уж она жалкая. А это значит, что с ней приходилось считаться. И уж если она стала частью его игры, то не намеревалась следовать правилам. А самоубийство или нелепая смерть где-нибудь посреди джунглей означали бы апофеоз бессмысленности и пустоты. Доказать обратное всем, врагам и себе, и спасти друзей. Да, он говорил о предательстве…

Пусть даже предательство, но она не намеревалась трусливо сбегать в объятия смерти или становиться чудовищем.