И память, послушная змейка песка, сквозь пальцы упрямо стекала. И вместо улыбки не сходила с лица ужасная примесь оскала.

Но камни дорожные, свидетели мира, молчали, умели молчать. И яд в сорняках жег сильнее крапивы. Никогда не понять, почему там, где теплее и для жизни эдем, там все больше яда, все больше запретных тем, никому и не рады.

Люди, злые, как сорняки, на заброшенный сад нападали. И розы сквозь колючки прорастали. Зачарованный сон, но слишком похожий на смерть. Только птицы устало кричали, разноцветные птицы, пестрые, яркие, живущие в небе. Не могли они, быстрые, ни весточки, ни просьбочки сказать. Да куда говорить? Над небом — лишь космос. Есть небо иное, повсюду. В душе. Но нет в нем покоя, а мира везде. Планета — война, планета — не мир. Создали систему. И каждый вампир. И от земли бы отлечь в холодный перезвон, услышать бы там речь, значение имен… Но к дну земли притачан беспечный человек, а век его растрачен, казной крутился век. Все покупалось, все продавалось. Сырье и надежды. И так все сломалось, сомкнув духа вежды.

Джейс оказалась на горной тропе, вроде бы она вела к радару, который находился на возвышении для лучшего покрытия сигнала. Но ехать на легковушке в гору оказалось совершенно невозможно, машина просто отказывалась двигаться, хотя спидометр показывал приличную скорость, вот только уже не разобрать в милях или в километрах, да и не важно.

Зрячая память сыпалась в песок, душа как камень отмеряла срок. Душа — лишь скорлупа, на вид как камень, а внутри все жизнь. Но если камень и внутри, то никуда уж не сбежишь, лишь у подножья мирового древа среди гадов лежать, молчать, без мыслей и мечты.

Джейс резко затормозила и заглушила двигатель, видя с уступа, как у подножья холма, недалеко от нее, по узкой тропинке между скал шла «процессия» из двух пиратов и пленного.

Вдоль горной дороги вели на расстрел. Куда-то вели. Зачем? О, зачем?

Человек с завязанными глазами и связанными руками покорно шел под конвоем двух пиратов на показательный расстрел себя. Почему это люди так шли? Ведь и так бы убили!

Но, может, стоило бежать, биться, вырываться? А то ведь тыкали в спину дулом автомата, а он будто надеялся, что так спасется, может, надеялся, что за него дадут выкуп? Так же, как Оливер… Оливер, Оливер. Какая участь постигла его? Может, и вправду за него дали выкуп. Может, уже отпустили домой? Но, может, продали в рабство? Неизвестно, но Райли в любом случае ждала самая худшая участь. И это из-за Оливера. Может, стоило им забаррикадироваться в трюме тогда? Может, и погибли бы, но все вместе!

И Джейс ощутила приступ ярости, да такой, что руки задрожали. И эта ярость взревела в заведенном моторе. Видимо, не соображая, что творит, девушка съехала с дороги, вдавливая педаль газа.

И оскал застыл на лице, вместе с ужасом в расширенных глазах, точно у ведьмы на костре. Вот только ведьмы ли? Вопрос и крах.

Машина съехала с холма, пираты встрепенулись, приготовились стрелять, но автомобиль оказался быстрее.

Джейс резко дернула руль, автомобиль занесло, чего она и добивалась. И вот один из врагов оказался раздавлен, расплющен между капотом и скалой. Капот тоже вдавился в скалу, ветровое стекло потрескалось. Джейс ударилась о него лбом, но даже не почувствовала образовавшейся кровавой отметины.

Пригнулась, скатившись под сидение, когда второй враг прошил металл седана автоматной очередью, но выхватила оружие и открыла стрельбу в ответ, дырявя дверь.

Отдача оказалась сильной, намного более сильной, чем от спортивной винтовки. Но все-таки она знала, как держать оружие, хотя синяки все равно обещали проступить. Стрелять, затиснутой в уже дымящейся машине было неудобно. И не сказать насколько жутко...

Но, наткнувшись на ответный огонь, пират решил сменить позицию для стрельбы, что позволило Джейс выбраться из машины. Враг же, очевидно, прятался с другой стороны. Стоило девушке высунуться из-за двери, как пират выпрыгнул со стороны длинного багажника автомобиля.

Вот она игра — быстрый или мертвый. Время. Время. Гонка. Гонка.

Лыжи, палки, старт, финиш, круг, повторение. Мир. А здесь ставка: на первое место — жизнь, а для второго — могила.

Глаза Джейс еще больше расширились, но она успела. Успела на долю секунды быстрее пирата. Враг только вскрикнул, разинув рот, подскакивая и выгибаясь назад от количества всаженных в него пуль. А патроны неопытный воин еще не умела экономить, не зная точно, куда стрелять, чтобы убить врага, не рискуя целиться прямо в голову. Поэтому выходило еще более жестоко, как будто изощренно.

Но она просто боялась.

Вот и все, закончился еще один кошмар этого дня.

И с опаской приблизилась к трупу, снова словно задыхаясь. Обернулась на то, что осталось от первого врага.

Потрясла головой:

— Это я?.. Как я…

Она не могла поверить, что способна так хладнокровно и стремительно превратить в фарш живого человека. Притом она намеренно практически охотилась за ним, сколько бы он ни пытался уклониться. И как ей хватило искусства вождения, чтобы не застрять на узкой горной тропе, которая для машин едва ли была приспособлена! Но вот теперь осталась вовсе без машины.

«Что же за чудовище во мне живет», — обессилено подумала она, хватаясь дрожащими руками за голову, но проводила дальше по волосам, выдыхая. И дрожь пропадала…

И где-то музыка звучала в Метрополитен-опера, а где-то — залпы выстрелов. И каждый оценивал свое. Как много звуков в голове певицы, как много глухоты в закате ядерной зарницы. И голос остается тенью на стене, когда все залы вдруг закатятся в огне, как в гуле аплодисментов, а и не найти уже каких-нибудь моментов трагических. Ромео и Джульетта не убьют себя в десятый за день раз. Среди обломков выжившие тихо в пепле угасали б только раз. И драмы на сценах страшнее драм в жизни, на вид все страшнее, столько в них мысли. Но драмы в жизни реальны, а там — только сцена. И если бы в едином сплавить их изможденье души, чтобы сцена сказала: небо здесь, небо рядом. Каждый близок далекий. Но ведь все лишь истоки. Не на той территории и уже лишь изгой. Странной страшной истории. Не предстать пред собой.