— Скажите, пожалуйста, была ли хоть раз сделана попытка между христианами вашего исповедания прекратить этот отвратительный торг? — сказал Клейтон.

— Кажется, что нет, — отвечал доктор Кушинг, — в этом отношении мы ограничивались обыкновенною проповедью против несправедливости.

— По крайней мере, сделано ли было распоряжение в вашей церкви не допускать в торговле разъединение семейств? — спросил Клейтон.

— Нет; мы предоставляем это человеческой совести. Мы обязаны только внушать владетелям негров обхождение с последними согласно духу Евангелия.

— Наконец предлагали ли вы законодательной власти о дозволении ввести общее образование? — сказал Клейтон.

— Никогда; этот предмет соединён с множеством затруднений, — сказал доктор Кушинг. — Дело в том: если б неистовые аболиционисты северных штатов оставили нас в покое, то, быть может, мы бы дали какое-нибудь движение таким вопросам; по эти фанатики до такой степени возбуждают умы наших владельцев, до такой степени воспламеняют их, что мы решительно ничего не можем сделать.

В течение всего времени, когда Диксон, Кушинг и Клейтон разговаривали, доктор Кокер на клочке бумаги делал карандашом заметки для будущего употребления. Ему всегда неприятно было слышать о невольнических оковах и торге неграми; каждый раз, когда начинался разговор об этих предметах, он уклонялся от него и выбирал какое-нибудь другое занятие. Мистера Диксона он знал давно, как человека постоянно восстающего против невольничества, и потому когда мистер Диксон начал говорить, доктор Кокер, на случай надобности, стал записывать некоторые его мысли.

— Да, да, — сказал он, отрываясь от клочка бумаги, когда Кушинг кончил своё замечание, — эти люди не имеют ни искры здравого смысла, они просто безумные, сумасшедшие. Везде они видят перед собой только один предмет. Например, хотя бы этот мистер Роскин из Огайо. С ним решительно ничего не сделаешь. Он просиживал у меня по нескольку часов, и тогда я говорил ему, объяснял, доказывал, какие важные интересы ставить он в опасное положение, но всё бесполезно. Твердить себе одно и тоже. По моему мнению, упорство и безрассудство этих людей главнее всего было причиною нашего разъединения. — Мы старались в течение многих лет избегать с ними неприятного столкновения, — сказал доктор Пактред, — и это, уверяю вас, нам стоило больших усилий. С 1835 года эти люди постоянно делали натиск на наши собрания; но мы дружно стояли друг за друга, стояли собственно затем, чтоб не позволить какого-нибудь оскорбления нашим южным собратьям. Во время богослужения мы всегда старались выдвигать их вперёд, старались оказывать им всевозможные снисхождения. Я думаю, каждый из нас в состоянии представить, как усердно трудились мы. Мы готовы были действовать в их пользу во всякое время. Как вы, не знаю; но я имею право на некоторую заслугу! — При этих словах на лице доктора промелькнула лукавая улыбка. — Если я имею какой-нибудь талант, так это уменье владеть языком. Бывало, братия спорит целый день, спорит до тех пор, пока не выбьется из сил и пока предмет спора не наскучит донельзя, — тут-то вот и явишься на сцену, да и выпустишь какое-нибудь словечко: смотришь, оно изменило сущность всего дела. Помню, однажды, эти джентльмены принудили нас написать нечто в роде декларации на счёт невольничества, и мы должны были согласиться, потому что боялись отделения западных штатов. Борьбу из за этого продолжали три дня, до тех пор, пока мы окончательно не добились самых крайних условий. Мы думали ограничиться определением, что невольничество есть " моральное зло", в том предположении, что это будет принято южными собратьями лучше, чем выражение " грех", и дело шло превосходно, как вдруг кто-то из приверженцев системы невольничества восстал против этого, возражая, что "моральное зло" и "грех" имеют равносильное значение, и что это непременно навлечёт на духовенство порицание. — Прекрасно; становилось уже поздно; многие из самых горячих диспутантов утомились, оставили собрание, и я преспокойно вычеркнул слово моральное, прочитал решение, и его приняли единодушно. Дело в том, что большая часть духовенства охотно соглашалась называть невольничество — злом; затруднение состояло только в слове моральное. Это обстоятельство закрыло кратер на целый год. Такие люди, впрочем, не дремлют: они собрались при первом удобном случае. В свою очередь не дремали и мы. Мы дали новый оборот всему делу. Я объявил собратьям, что лучше было бы, бросив всякое разбирательство этого вопроса, предоставить его решению совета пресвитеров. Всё, по-видимому, шло хорошо; но кто-то из членов предложил на утверждение собрания некоторые ограничения относительно танцев. Предложение это было сделано необдуманно, потому что с танцами не соединялось никакого особенно важного интереса; к тому же никто бы и не стал возражать против подобного постановления; но в то время и при тех обстоятельствах такое предложение было неуместно, тем более, что аболиционисты немедленно воспользовались этим случаем, хотели знать, почему мы на том же основании не предложим ограничений относительно невольничества? Они говорили, что танцы сами по себе вовсе уж не могут быть названы грехом, если нельзя называть грехом и невольничество. С тех пор и по настоящее время они не перестают трубить над нашими головами.

Завтрак кончился. Гости мистера Кушинга вышли из-за стола и, следуя старинному обычаю, расположились совершить утреннее богослужение, к которому пригласили двух прилично одетых негритянок и негра. По предложению мистера Диксона запели следующий гимн:

Если бы кто видел одушевление, с которым священники пели этот гимн, тот принял бы их за первых мучеников и исповедников, которые, обнажив меч и бросив в сторону ножны, готовы были бороться с дьяволом и всеми его кознями, и пробивать себе дорогу в царство Божие. Восторженнее всех, однако же, был доктор Пактред. Одарённый от природы восприимчивыми и легко приводимыми в движение чувствами, он, действительно, воображал себя воином креста, воображал, что все роды борьбы, которые он испытывал, не вполне ещё выражались духом этого гимна. Если б вы его спросили: « Почему»? — он силлогизмами доказал бы вам связь между всеми благами вселенной и путём, по которому он следовал. Если мистер Диксон предполагал, что избранный гимн был очень кстати, что в нём выражались все чувства его собратьев, то он очень ошибался. Что касается до доктора Кокера, то он пел с энтузиазмом, воображая, что в эти минуты он боролся с врагами пресвитерианской церкви, как пел бы Игнатий Лойола, применяя содержание гимна к протестантизму. Доктор Кушинг принимал описываемую борьбу за борьбу человека со своими страстями. Когда пение кончилось мистер Диксон прочитал из Библии следующее:

"Наше радение, свидетельство нашей совести, заключается в чистосердечии и справедливости; мы имеем сношения с мирами не посредством человеческого мудрствования, но посредством милости Божией".

Для передачи другим своих мнений, мистер Диксон имел множество спокойных, кротких, только ему одному свойственных путей. Поэтому, прочитав последние слова, он замолчал и чрез несколько секунд спросил доктора Пактреда, не подвергаем ли мы себя опасности, отступая от смысла этих слов, и не теряем ли чистосердечия Спасителя, разрешая христианский вопрос на началах, в которые не входит мысль о будущей жизни. Доктор Пактред вполне с этим соглашался и продолжал говорить на ту же тему столь назидательным тоном, что красноречие его совершенно истощилось. Мистер Кокер, ни на минуту не упускавший из виду главный предмет, сделал нетерпеливое движение, и потому доктор Кушинг с большим одушевлением возобновил прерванное богослужение.

Когда кончилось богослужение, Кокер немедленно приступил к делу, которым занят был весь его ум.

— Итак, доктор Кушинг, — начал он, — не было ещё ни одного учреждения, основанного самим Провидением, которое в настоящее время равнялось бы пресвитерианской церкви в Соединённых Штатах. Она, можно сказать, служит величайшей надеждой дли целого света, потому что здесь, в этой стороне совершаются великие опыты для всех грядущих веков. Она — киот завета для здешней нации и для всех наций вообще. Отправление миссионеров в чужие края, общество распространения в народе поучительных трактатов, общество покровителей моряков, библейские общества, воскресные школы, — всё это соединено в её недрах и всё растёт и развивается в нашем свободном государстве, при таких законах и общественных учреждениях, каких до этой поры не знал никто из смертных. Она ведёт нас прямо в царство Божие; нам недостаёт только одного единства; соединённые в одно целое, мы будем представлять собою самое славное и самое могущественное учреждение в мире. Для вас, южной братии, вовсе нет необходимости оставаться в таком бездействии, в каком вы теперь находитесь. Мы, с своей стороны, делали всё, что могли, чтоб потушить пожар и восстановить спокойствие, а потому и вам следовало бы действовать свободнее. Что мы делали с тех пор, когда вы отделились от нас? Я полагаю, вы думали, что мы раздуваем огонь в партии аболиционистов, чтобы произвести в ней пожар; но вы видите, что этого вовсе не было. Тем более мы не делали бы этого, находясь с вами в тесном союзе. Загляните в наши летописи, и вы убедитесь. Между нами были сильные и решительные аболиционисты, которые постоянно и горячо стремились к своей цела. По предмету невольничества происходили сильные волнения, и нас против воли заставляли высказаться; но мы не сделали этого ни в одном случае. Рускин с своей партией отделился от нас, собственно потому, что мы оставались спокойными. Правда, от времени до времени мы позволяли некоторым из антиневольнической партии говорить проповеди под открытым небом, или делать что-нибудь другое в этом роде, но такие проповеди ни к чему не ведут: они никому не вредит — в них высказывается мнение одного только проповедника. Они выражают не более того, что выражено в декларации 1818 года; а декларация эта остаётся не отменённою, как в вашей партии, так и в нашей. Конечно, мы охотно говорим, что невольничество есть зло, "совершенно несовместное с духом Евангелия", потому что это говорят наши книги; однако ж мы согласились не упоминать об этом в народе, полагая, что сказанного в 1818 году весьма достаточно, и что молчание наше предотвратит неприятную молву и злословие. Для доказательства истины слов моих обратите внимание на факты. При самом начале, в невольнических штатах было только три пресвитерства, а теперь их больше двадцати — и до двадцати тысяч членов. Одно это обстоятельство должно доказывать вам наше расположение к делу, от которого зависят наши интересы. Не мы ли постоянно предлагали меры к нашему соединению? Не мы ли унижали себя перед вашей братией? Как угодно, но вы должны принять в соображение эти факты. Нашим членам защитникам невольничества и нашим проповедниками предоставлена была полная свобода действовать по своему усмотрению, как было это предоставлено вашим членам и вашим проповедникам. Почему бы, кажется, не поддерживать вам доброе согласие с северными собратьями, несмотря на их сумасбродство. Поверьте, мы будем смотреть на вопрос о невольничестве сквозь пальцы.

— Что касается до меня, — сказал мистер Бонни, — то я желал бы союза. Только бы сблизиться с этими аболиционистами, — и тогда я сначала обмазал бы их смолой и потом облепил перьями.

— В переносном смысл, я полагаю, — сказал доктор Пактред с мягкой улыбкой.

— И в переносном, и в буквальном смысле, — возразил мистер Бонни, захохотав, — пусть только они явятся сюда. Если они раздуют пламя в этой стране, то первые же и испытают его согревающую силу. Напрасно, братья, тратите вы время и энергию в этих бесплодных рассуждениях. Они ни к чему не ведут. Я чужд тягостной мысли, что невольничество есть грех или зло, в каком бы то ни было смысле... Доктор Кушинг, вам бы следовало прочитать сочинение Флетчера; оно, я вам скажу, лучше всякого потогонного средства; по крайней мере, я всегда потею над ним. Тут бездна греческой и еврейской премудрости, хоть я и ровно ничего не смыслю ни по-гречески, ни по-еврейски. Флетчер переносит вас к периоду сотворения мира, и оттуда ведёт через историю и литературу всех веков. У него выведены на сцену и Златоуст, и Тертуллиан, древние греческие философы Платон и Аристотель, и все, и всё; словом, кто хочет набраться учёности, тот должен приобрести эту книгу. Я бы, право, охотнее согласился пробраться в каникулярное время сквозь Проклятое Болото; но всё же решился одолеть её, и потому, сбросив верхнее платье, пустился в путь и убедился, что вы, Кушинг, должны приобрести эту книгу. Стоит только решиться на подвиг, и вы будете чувствовать себя гораздо лучше. Мистер Диксон, вы напрасно смотрите на меня так серьёзно.