— Теперь моя очередь говорить, — сказал один негр, средних лет, крепкого телосложения, широкоплечий, и с лицом, выражавшим решительный характер. — Дайте мне рассказать историю.

— Рассказывай, Понедельник, — сказал Гарри.

— Вы говорили о законах; я также имел с ними дело. Вот видите ли: брать мой Сэм и я работали вместе на большой плантации Мортона, в Виргинии. У господина готовилась свадьба, — денег не было, — а потому нужно было продать несколько негров Тому Паркеру. Том Паркер всегда покупал людей там, где нуждались в деньгах, и потом перепродавал их Саутеру, одному из ужаснейших людей в том крае. Сэм, бедняга, едва только не умирал с голоду; но кое-как перебивался: продаст, бывало, что нибудь в лавочку Стона, да тем и кормится. Саутер узнал про это, и сказал, что если поймает его, то отправит прямёхонько в ад. Однажды на плантации что-то пропало. Саутер воротился домой, привёл с собой Стона, и ещё одного человека, по имени Гарви. Вот и говорить Саутер: я узнаю от него всю правду. Надо вам сказать, что все трое были пьяны. Взяли, связали бедного Сэма, и начали его тиранить; ни минуты не давал отдыха своей ужасной плети; этого мало,— они жгли его горячими головнями и обливали кипятком. Сэм был крепкий человек, но они потешались над ним целый день, так что бедняга не вынес и умер. Стоны его разносились по всей плантации. Теперь, братия, вы увидите, что из этого вышло. Некоторые из соседних джентльменов, в том числе и наш господин, сказали, что Саутера нужно за это повесить, что его нужно представить в суд, — ну и представили; а как я быль родной брать Сэма, то и отправился в суд послушать, чем дело кончится. Судьи начали с того, что, по мнению их, это вовсе не убийство; потому что негры не люди и убить негра не значит убить человека. Один из адвокатов всеми силами старался доказать, что негры тоже люди, — тоже человеческие создания. На это судья отвечал, что нет достаточной улики в умышленном убийстве; что господин имеет право наказывать невольника, как ему вздумается. И почему Саутер знал, что невольник умрёт от его наказания? Вот, знаете, судили, рядили; да судья и решил, что это преступление второго разряда. Если это убийство принадлежит ко второму разряду, то желал бы я знать, какое принадлежит к первому разряду! Наконец сказали, что Саутера должно посадить на пять лет в смирительный дом. Сказать-то сказали, а сделать-то не сделали! Потому что, знаете, от такого приговора всегда можно отделаться. Саутер пошёл бы в верхний суд, а там, разумеется, сказали бы, что господина нельзя обвинять, как бы он ни наказывал своих невольников. Они решили, что господина надо защищать, какие бы он ни делал жестокости.

(Если читатель полагает, что невольник, говоривший эти слова, не вполне понял судебное постановление, то мы приведём здесь слова, которые значатся в судебных протоколах Виргинии и относятся именно до этого дела: "По делу Тёрнера определено, что владетель невольников за преднамеренное, жестокое, безмерное наказание своего невольника не может быть обвиняем.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

"Для поддержания власти господина и для обеспечения покорности и повиновения со стороны невольника, закон необходимо должен защищать господина от судебного преследования, даже и в таком случае, если побои или наказание будут преднамеренны, жестоки или чрезмерны". (Протоколы 1831 г.).

Читатель, если только он обладает достаточно твёрдыми нервами, прочитав описание этого суда, убедится, какое действие производит система невольничества на чувства образованного человека).

— Что вы думаете об этом, братья?

В этот момент кружок увеличился новым лицом. Неожиданное его появление навело на собравшихся некоторую боязнь, но это чувство сейчас же уступило место удовольствию и радости.

— И ты пришёл, Генри? — сказал Гарри.

При этих словах Генри повернулся лицом к факелу, а Гарри ужаснулся, увидев его странное выражение.

— Боже мой! Что-нибудь случилось, Генри? Где Гарк?

— Умер! — отвечал Генри.

Как поражённый пулей перед падением своим делает прыжок, так и Гарри подпрыгнул, испуская стон.

— Я так и думал! Я боялся за это, — сказал Гарри, — о Гарк! Гарк! Да пошлёт мне Бог смерть тяжелее твоей, если я забуду это!

Любопытство привлекло всех к новоприбывшему, который продолжал рассказывать о том, как Гарк, возвращаясь поздно на плантацию, возбудил подозрение в своих сношениях с Гарри, — как Гокум, Том Гордон и его двое пьяных товарищей старались пыткой принудить его признаться, — как вопли несчастного Гарка прогнали сон на всю ночь из всех хижин на плантации, — как умер Гарк, не подав даже вида, что имел сношения с Гарри. Во время этого рассказа слушатели сохраняли глубокое и торжественное молчание. Между тем Дрэд, сидевший в стороне с поникшей головой, и боровшийся с подавленными чувствами, встал с своего места и, подойдя к могиле, положил на неё руку.

— Холм свидетельства! — воскликнул он, — Бог отцов их да судит между нами. Если они считали себя в праве восстать против своих притеснителей, то должны ли винить нас, если мы следуем их же примеру? Мы ищем справедливости, которой не хотят оказывать нам. Они не стыдятся поступков своих; как в Содоме, они творят беззакония, не думая об исправлении.

Дрэд замолчал и в течение минуты стоял с воздетыми к небу руками. Как громовая туча колеблется и перекатывается, сотрясаясь от накопления электричества, так и его мрачная фигура дрожала от сильных движений души. В эту минуту он представлял собою некоторое подобие той грозной силы, перед которою трепещет вся природа. Дрэд трепетал, его руки дрожали; пот крупными каплями катился по его лицу, в его глазах горел необыкновенный огонь. Наконец из груди его стали вырываться звуки, как дикий, глухой рёв раненого льва; и слова полились свободным потоком. Казалось, каждое из них более и более вдохновляло Дрэда. Он говорил, и все окружающие слушали его в торжественном безмолвии. Мало-помалу вдохновение исчезало на лице Дрэда. Руки его опустились. В течение нескольких минуть он стоял с поникшей головой, чарующая сила его волнения оставляла его слушателей безмолвными. Наконец, подняв руки к небу, он произнёс тёплую молитву, излив в ней всю скорбь души своей. Энергия, поддерживавшая его, заметно ослабевала; после непродолжительного молчания, он начал приходить в себя, как приходить человек после сильного обморока. Обратившись к взволнованному кружку, Дрэд сделал знак сесть и заговорил с ними уже обыкновенным тоном. Совещание их было довольно продолжительно; но на этот раз не было ещё принято невольниками никакого решения. Они хотели ждать, пока их вызовут на противодействие угнетениям. Сам Дрэд, заключая собрание, сказал, что час действия не наступил ещё.

Клейтон продолжал стремиться к своей цели. Он решился просить законодательное собрание о дозволении невольникам искать законного удовлетворения за жестокие обиды, и, как необходимый приступ к тому, о праве быть свидетелями при судебных следствиях. Фрэнк Россель должен был поступить в члены следующего собрания, и потому Клейтон обратился к нему первому с целью убедить его принять участие в этом деле. Читатели наши, вероятно, не откажутся заглянуть в небольшую уединённую комнату, в конторе Фрэнка, где он по прежнему проводил холостую свою жизнь. Клейтон сообщил ему все свои планы и намерения.

— Единственное и безопасное средство к постепенной эмансипации, — говорил он, — заключается в реформе закона; реформу эту должно, само собою разумеется, начать с предоставления невольнику законного права охранять свою личность. Нет ни малейшей пользы устанавливать законы для защиты невольника в его семейном быту, или в другом, каком бы то ни было его положении, пока мы не откроем ему пути, чрез который, в случае нарушения этих законов, можно будет помочь ему. Без этого главного условия, тысячи законов будут навсегда оставаться мёртвою буквою.

— Я это знаю, — сказал Фрэнк Россель. — В целом мире не существовало ничего ужаснее нашего закона о невольниках. Его можно сравнить с бездонною пропастью угнетений. Никто так хорошо не знает это, как мы, адвокаты. При всём том, Клэйтон, знать это и ведать то, что надо делать для исправления зла — две вещи совершенно различные.

— Мне кажется особенной трудности не может быть там, чтобы знать, что надо делать, — сказал Клейтон. — Это очень просто: — надобно идти прямо вперёд и вразумить общество; надобно переменить законы. Вот труд, который я назначил себе, и, Фрэнк, ты должен помочь мне.