– … так уж, видно, суждено. Любовь... ты знаешь, у сакилчей есть такая присказка: l’amor tres forte el muerte…

– Любовь сильнее смерти, – блеснула эрудицией Алия, забираясь в кресло и стягивая туфельки.

– А ты… ты веришь этой присказке, Ррыжик?..

– Я её постигаю на личном опыте, – еле заметно улыбнулся Рыжик и заправил за ухо длинную чёлку. – Слушай, мне что-то неспокойно… Ты здесь отдыхай, а я схожу, у девчонок пустырника попрошу, или валерьянки какой.

– Ты из-за шва волнуешься? – робко спросила Алия, сворачиваясь в кресле клубочком. Ей было неловко из-за того, что Рыжик так откровенно признался девушке в своей слабости. Она всё-таки больше настроилась на то, чтобы тихо восхищаться Рыжиком и учиться у него, а не по-дружески общаться с бывшим директором Антинеля, которого даже сама Элен Ливали старалась не поминать ближе к ночи. Это обескураживало Алию, воспитанную на концепции «сильные люди никому и никогда не открывают своих эмоций и переживаний».

– Из-за шва не очень… это просто обязанность – довольно неприятная, но от неё никуда не денешься. Когда я шью, то почти ничего не ощущаю. Я выпадаю из любых чувств, словно вместо крови сплошной новокаин, – Рыжик прислонился спиной к буфету, устало опустив плечи.

– Тут дело в другом… и я даже боюсь начинать обдумывать, в чём именно. Что-то страшное грядёт, Алия. Настолько страшное, что… что я не смогу закончить шов. Сломаюсь на полдороге, ощутив себя живым человеком, а не Иглой Хаоса, или, как ты выразилась, фарфоровой куклой с невзаправдашним сердцем из алого шёлкового лоскутка…

– Я в тебя верю, Ррыжик, – тихо сказала Алия, и от её голоса раскатились по дощатому полу тёмно-красные бусины с искорками пламени внутри. – Ты сможешь, я веррю…

…В коридоре, длинном и сумрачном, было пусто и тихо – только с кухни долетало невнятное воркование радио. Рыжик, бесшумно ступая по полосатым матерчатым коврикам, устилавшим пол, прошёл вдоль череды дверей, пытаясь отгадать, в этом ли доме живёт Ленточка – и заодно отгадать облик той или иной трамвайщицы по внешнему виду двери в её комнату. Посмотреть было на что – вышивки, коллажи, венки, узорчики… Временно забыв обо всех тревогах, Рыжик неторопливо прогуливался по коридору, словно по выставке авангардного искусства, и созерцал двери. У одной из девчонок он увидел множество маленьких, не больше его мизинца, ящерок из дерева, глины и металла, как будто прятавшихся среди наклеенных на дверь метёлочек ковыля и тимофеевки, и с полуулыбкой подумал, что девчонка наверняка носит всё белое и ужасно любит мандарины…

А от другой комнаты, разукрашенной цветущими вишнями, Рыжик шарахнулся, как от чумы, и потом долго оглядывался через плечо, щёлкая пальцами, чтобы отвести беду…

Дойдя до входа с улицы, Рыжик немного поколебался, но потом тяга к прекрасному победила, и он пошёл обратно по другой стороне коридора, удивляясь талантливости обитательниц дома.

Двересозерцание так его увлекло, что когда перед Рыжиком оказалась бледно-голубая, местами облезлая створка безо всяких украшений, бутоньерок, картинок и надписей, он серьёзно завис, пытаясь понять, кто за ней живёт. Какая-то непримиримо настроенная аскетка? Или жильё пока пустует, дожидаясь очередную жертву привокзальных ворон?..

Рыжик коснулся двери кончиками пальцев, отчего та охотно подалась внутрь, и вздрогнул – аромат роз усилился, проникая в его кровь, заставляя голову кружиться. За дверью было темно, но Рыжик, отлично умевший обходиться без света, различил контуры большого трёхстворчатого гардероба, квадратики кафеля на стенах, натянутые под потолком верёвочки с прищепками и ряд рукомойников. «А-а, так это просто прачешная или умывальня. А розами, должно быть, мыльце какое пахнет. Ничего такого», – попытался Рыжик успокоить сам себя. Но здравые рассуждения и логические объяснения не помогли; от вида этой умывальни Рыжика пробирал озноб. Ему просто непереносимо захотелось щёлкнуть выключателем, зажечь яркий свет и избавиться от всех этих невнятных недосказанностей и намёков. Он шагнул внутрь, и каблуки сапожек хищно клацнули по керамической плитке на полу. Здесь было тепло, даже душно; пахло влагой и мокрым деревом – но эти запахи перекрывал сладкий, дурманящий аромат роз.

На стене над умывальниками мутно взблеснуло зеркало без рамы – зеркало?! В доме, где нет ни одного существа, способного видеть? Рыжик пошарил рукой по стене, ища выключатель, чуть ли не в панике. Расскажи ему кто, что он станет чего-то бояться в самой обычной прачешной, где стирают свои платья девчонки-трамвайщицы, Рыжик бы от души посмеялся и покрутил пальцем у виска. На своём веку он видел вещи поистине страшные – да тот же самый Антинель, далеко ходить не будем – и давно утратил способность пугаться. Так откуда же эта дрожь в пальцах и невыносимое желание закричать?!

Где-то в глубине помещения хлопнула дверь, брякнула шпингалета, – и одновременно с этим Рыжик всё-таки нашарил выключатель. Щёлкнул по рычажку с такой силой, что сломал ноготь. Где-то далеко зажглась тусклая пыльная лампочка – умывальня оказалась куда больше, чем это казалось в темноте, и продолжалась ещё одним помещением с душевыми «лейками» по стенам и стоками в полу. Рыжик нервно сощурился; переступил с ноги на ногу. Пока он маячил у порога, здесь кто-то был – а потом сбежал, и остался только запах роз и… И что-то белое, валявшееся на мокром полу душевой. Старясь не цокать каблуками, Рыжик осторожно подошёл и опустился на одно колено возле лежащей на керамической плитке свадебной фаты, крепящейся к венку из белых шёлковых роз. На тонкой вуали темнели бурые пятна – засохшая кровь. «А может быть, – сказал себе Рыжик, – это никакая не кровь, а просто ржавчина, или это пятна от сока, или даже от краски «сурик», которой красят двери трамваям… Или пусть это кровь, но ведь трамвайщицы вымачивают в ней семечки кровежорок и берут у пассажиров, как плату за проезд… Трамвай, в котором ехала владелица фаты, сильно качало… вот она и измазалась…».

Уговорив таким образом самого себя, Рыжик невесть зачем подобрал с пола фату. Опустил на волосы венок из розочек – и вздрогнул, потому что в белых шёлковых цветках оказались то ли шипы, то ли просто плохо закреплённые булавки, больно оцарапавшие лоб. Длинная вуаль была невысокому Рыжику ниже колена. Подобрав её неловким жестом, чтобы не запутаться, он подошёл к зеркалу и замер, глядя на своё отражение. Странно и даже нелепо: мальчишка в перепачканной, мятой свадебной фате; из-под шёлковой розы ползёт по лбу лаково блестящая капелька крови…