Поль удивлённо поднял взгляд:

– Сао, ну разве можно быть таким неблагодарным? Сильве Катценкэзе сейчас точно в три раза хуже, чем тебе, если она ещё жива. О ней никто не позаботился, понимаешь? Никто не давал ей своих личных кодов из «Классификатора межэтажности», не слал sms-ок…

– Поль, эти твои sms-ки может понять только существо с такой же, как и у Норда, кривой и вогнутовыгнутой логикой, лично я их – не понимаю, вот хоть убейся!! – я уже почти кричал от злости. – А вообще, Норд мог бы и не бросать нас всех в преддверии такого… такого вот!!!

– Не ори на меня, – тихо и внятно произнёс Бонита, и что-то было в его голосе такое, что я счёл за лучшее заткнуться и послушать Поля. Тот продолжал, – должен тебе сообщить, Седар, что по крайней мере последнее послание я понимаю отлично.

– Это про то, что Седар отстой, а Бонита рулит? – прозорливо догадался я.

– Нет, я про несовместимое единство в темноте, – тактичный Поль сделал вид, что не заметил моего ехидного выпада, и вернул мне телефон. – Вообще, я думаю, вдвоём с тобой мы отсюда выберемся, нам только нужно научиться думать как-то… хором!

– Угу, только в противоположных направлениях, – поддакнул я на автопилоте. Слова Поля вернули мою память в холодные Антинельские зимы, где царило хрустальное небо и белое безмолвие заснеженных равнин. Где были горячий кофе по утрам и мандарины на ужин…

…Самое одинокое Рождество – втихомолку у кофеварки, над которой бросала на потолок задумчивые блики праздничная гирлянда. Белый лён костюма, белый лён снежных равнин за окнами. Мне холодно в Антинеле, в моё самое одинокое Рождество, на подоконнике коридора первого корпуса… Я смотрю в печальные глаза своему отражению в тёмных стёклах, и думаю обо всех счастливых душах, что радуются этому метельному вечеру, гирляндам, венкам и нелепой попытке генерала ла Пьерра изображать Санта-Клауса.

За этот год я так и не смог преодолеть живущие глубоко под смуглой кожей и белым льном страхи, не смог ни с кем близко сойтись в этой разношёрстной общине учёных всех сортов и видов. Моя душа оставалась закрытой на множество замков, а попытки быть лёгким и приятным в общении больше напоминали сооружение баррикад.

Мой руководитель, шеф нулевого отдела Карло д’Эспозито, пригласил меня к себе на суаре во второй корпус, но я отказался. Я кончиками нервов чувствовал, как несчастен буду в этом водовороте чужого веселья, как не буду понимать шуток о каких-то Антинельских личностях и стану просто сидеть в углу и вылавливать конфетти из нетронутого бокала с шампанским…

Никому в Антинеле нет дела до Сао Седара, посредственного сотрудника отдела нулевой физики. Так что смысла играть в беззаботность?

А кофе хотелось так, что сводило скулы – только не было монетки в пол доллара, чтобы оживить дремлющего в отполированном корпусе кофейного джинна и получить стаканчик горячего, среди всей этой зимы, счастья… До зарплаты ещё неделя, что аналогично расстоянию до Луны и обратно. Надо как-то дожить. Причём без кофе и без любимых мандаринов. Ужас.

В сонную тишину пустого корпуса, в тоскливый вой вьюги за стёклами и негромкое урчание водопроводных труб незаметно вплёлся приближающийся стук каблуков.

Я смотрю в перспективу тускло освещённого коридора с полом в шахматную клетку, и в сердце медленной холодной змейкой вползает страх. По чёрно-белым плиткам легко ступают остроносые сапожки, знакомые всем и каждому в Антинеле – к кофеварке своей стремительной походкой приближается директор этого НИИ, Норд.

Я стараюсь забиться как можно глубже в нишу окна, словно Джен Эйр в Гейтсхэде, спрятать выдающий меня всему миру взгляд и просто спрятаться. Где-то по ту сторону здания с треском рассыпаются искры фейерверков, и хлещет на снег пенистое шампанское – на моих часах две стрелки слились в одну, обозначив переход в иной день и миг рождения самого знаменитого мученика всех времён после Anno Domini.

– С Рождеством, – произнёс рядом равнодушный, слегка хрипловатый голос Норда. Помедлив, он добавил, – если это что-то для вас значит, конечно.

Я пожал плечами, продолжая смотреть перед собой, на узор трещинок на стене и на носки собственных туфель. В стекле смутно отражалась тонкая фигура Норда, прислонившегося плечом к кофеварке, с бокалом в руке. Повисшее молчание мне не понравилось: внезапно очнувшаяся совесть навязчиво требовала хоть как-то отреагировать на поздравление.

– Спасибо, – упорно не глядя в сторону кофеварки, через силу выдавил я. – Мне сегодня даже прислали открытки. Целых две. Так что Рождество вполне удалось. Я просто обожаю этот праздник… – и уткнулся лбом в колени, в ужасе от злой горечи, прозвучавшей в моём голосе. Да, чёрт побери, я хочу праздника, хочу перестать быть чужаком в Антинельском сообществе, и в этом нет ничего постыдного!

Шорох ткани у моего плеча, накативший волной пряный и странный аромат – умирающие осенние цветы, костры из палой листвы, холод первых заморозков… Я осторожно скосил глаза: Норд стоял рядом, положив руку на край подоконника.

– Много там по седьмому дробь первому корпусу осталось, по общежитию для химиков? – неожиданно, словно продолжая прерванный разговор, осведомился Норд будничным тоном.

– Обещали мне к Новому Году сдать всю документацию. Так что?

– Нашему отделу три этажа отработать осталось, но там зона минус пять Герц, по-моему, единственная в Антинеле, так что это максимум на полтора дня. И оформить, – невыразительно отчитался я, внутренне не понимая, почему Норд пристаёт с такими расспросами к заурядному сотруднику, а не к профессору д’Эспозито, да ещё и в такое неподходящее время.