Запихав безнадёжно испорченные чулки в курительное ведро с бычками и песком, я пошла вниз, деликатно маскируя гипер-разрез на юбке своей сумочкой. Пыльные гранитные ступеньки неприятно холодили кожу. Сквозь узкие, замазанные белилами стёкла проникало минимально необходимое количество света. Примерно в середине пути, на стене у входа в холл этажа, мне на глаза попалась выцветшая розовая бумажка с надписью: «Стой! Тяжёлое электричество! Опасно для жизни! При проникновении в заражённую зону лица без пропусков расстреливаются на месте в целях предотвращения пагубных последствий». Внизу темнел косой росчерк подписи какого-то коменданта от военного совета. Угол с фамилией коменданта был оторван, от него осталась только буква «Е», словно восток на шкале компаса.

Хихикнув над странной надписью и пожав плечами, я сквозь приоткрытую дверь заглянула в холл. Там неприятно пахло нашатырём или чем-то ещё больничным, тонко звенела нить накала в опутанной паутиной лампочке. Окна, как и на лестнице, кто-то очень умный замазал белой краской (а зачем их тогда вообще было делать?..). Впрочем, за год в Антинеле я уже слегка привыкла к многочисленным вывихам в общественной жизни. Настолько, насколько к ним вообще возможно привыкнуть.

Ага, ну вот и первый этаж. Хм, что-то я не поняла: а где мои туфельки? По всем законам свободного падения, гравитации и логики, они должны валяться вот тут, в благодатной серой пыли, под уходящим в высоту колодцем лестничных пролетов. Однако ничего, даже отдалённо похожего на обувь, в этом гулком сумрачном подъезде не наблюдалось.

Я ещё раз пожала плечами и хихикнула погромче, чтобы прогнать суеверный холодок, забравшийся мне под расшитую розами белую блузу-кимоно и ощутимо куснувший за сердце.

– Два раза Золушка, – резюмировала я вслух и оглядела представленный моим глазам подъезд флигеля. Никогда в жизни тут не была, и дольше пребывать не собираюсь. Интересно, какая же из пяти имеющихся дверей мне нужна?.. Не успела я определиться с направлением своих дальнейших прогулок по пересечённой танками местности, как из ближайшей двери вылетели два здоровенных мужика в незнакомой форме – чёрные с белой окантовкой мундиры.

– Пропуск! – рявкнул на меня один. Я отнюдь не гимназистка беременная, и тупым хамством меня не испугать, но что-то в оловянных глазах военного было такое, что волосы у меня на голове зашевелились, а руки сами дёрнулись к сумочке. Едва не расставшись с ещё парочкой ногтей, я выцарапала из бокового кармашка своё удостоверение, и с заискивающей улыбочкой, за которую тут же себя возненавидела, сунула военному. Тот повертел в пальцах пластиковый прямоугольник, чуть дёрнул бровью и обменялся взглядом со своим напарником. Повисло наэлектризованное молчание, нарушаемое лишь гудением распределительного щитка в стене.

– Руководитель онкологического отделения, – ни к кому не обращаясь, в пространство изрёк военный. Взгляд у него был совершенно мёртвый. Я на всякий случай кивнула, чётко осознавая, что раздавленная пудреница сработала детонатором этого совершенно ужасного денька, и что сейчас неприятности покатятся, как снежный ком с горы, всё увеличиваясь и увеличиваясь в размерах. Непонятно только, почему эта грандиозная непруха свалилась, ни с того ни с сего, именно на мою голову…

– Следуйте за нами. Нужно разобраться, – военный внезапно вцепился мне в руку повыше локтя, словно бультерьер – хватка у него была стальная и очень жестокая. Я инстинктивно отдёрнулась назад. И, уже зная, что сейчас получу удар в висок и буду избита на полу (шкурой чувствую такие вещи!), я неожиданно для самой себя жутко заорала. Даже и не знала, что умею так восхитительно орать на самых верхних нотах звукового диапазона… И ещё я до этого чумного утра даже и не подозревала, что умею так шустро бегать на четвереньках!..

Вроде и не девчонка, а по лестнице вверх летела со скоростью пули, выпущенной из винтовки с нарезным стволом. В какой-то момент, хватнув перекошенным ртом пыльный воздух, я подумала: «Только не прямо, прямо – слишком очевидно!» – и осознала, что стою на этаже с надписью на розовой бумажке, а ступеньки трясутся от топота нагоняющих военных. «Всё-таки хорошо, что я босиком – на своих дециметровых шпильках далеко бы не убежала, там и скрутили бы на месте, как овцу», – урывками мыслила я, бесшумной тенью проносясь через воняющий нашатыркой холл и сворачивая в длинный коридор с дощатым полом и убогими обоями в пятнах плесени. За спиной слышалось размеренное «бух-бух» подкованных ботинок, хорошо хоть, не стреляли пока…

Не снижая скорости, я под прямым углом шмыгнула в заманчиво приоткрытую дверь – ага, умывальня! – и заперлась на шпингалет. Так, Мария, не расслабляемся, сейчас эти животные добегут до конца коридора, увидят там тупик и вернутся сюда. И вряд ли какая-то старая разболтанная шпингалета задержит их надолго. Млять, это надо же так вляпаться, причём ещё неизвестно, во что… Ага, тут у нас есть окно! Я откинула защёлки, двумя руками толкнула конечно же замазанное белой краской стекло и обнаружила, что: а) как в песенке, второй подъезд, седьмой этаж, б) стрелять всё-таки начали.

Стоя на подоконнике, растрёпанная, напуганная до чёртиков и при этом феноменально злая, я мрачно смотрела на выломавших дверь военных.

– Не приближайтесь, не то прыгну, – прохрипела я, не очень себе веря.

– Вы должны пройти с нами, иначе мы вас застрелим, – лишённым интонации жестяным голосом отозвался военный. Переговоры явно зашли в тупик. Слегка отдышавшись, я спросила:

– А что вам вообще от меня нужно? Шла себе на работу, никого не трогала…

– Вы находитесь в списке и должны подлежать контролю, – выдал нечто неперевариваемое военный. Несмотря на всю дерьмовость ситуации, от этого перла я слегка истерично расхохоталась и сквозь смех ответила: