– Ну ёб!.. – налетев на очередной столбик, я схватилась за плечо, смаргивая выступившие на ресницах слёзы, и краем глаза заметила левее себя что-то белое. Оно неподвижно висло в десятке сантиметров над землёй и смахивало на привидение, как их рисуют в детских книжках.

Заинтригованная, я подкралась поближе и увидела висевшее на верёвке свадебное платье, сотканное из кружев настолько белых, что они светились в темноте. Призрак Белой Дамы устроил постирушку?.. Я вздохнула, коснувшись лёгкой паутинки кружев кончиками пальцев. В моей жизни этого так и не случилось. Фата, белое платье, флердоранж, лимузин, шампанское и крики «Горько» пришли мимо дверей лаборатории, где я заперлась от всего мира. Монашка от науки, добровольная арестантка, бесприданница. Мать-одиночка, блин…

Где-то в сердце, толкнувшись, родилось из горячего комка страстное, маниакальное желание надеть это платье. Оно подступило к самому горлу, раскалённой лавой выжигая равнины моего рассудка, и я трясущимися руками скинула с себя джинсы и футболку убитой девицы – честно говоря, я от них уже давно вся чесалась. Постояла полминуты, вбирая кожей прикосновения молодого марта, потом сдёрнула с верёвки свою мечту цвета сливочного мороженого, и ящеркой скользнула в кружевной наряд. Платье село идеально, словно было соткано прямо на моём теле белыми пауками, и я с горькой сладостью шепнула себе: «Невеста Норда…».

Продолжив свой путь в темноте, я сумела разглядеть, что двор сузился до проулка между какими-то сараями, собранными и сколоченными из серых досок. Причём ни одной одинаковой доски не было в принципе, и потому сараи походили на хижину Робинзона, построенную из обломков кораблекрушения. В сараях раздавались шорохи; потом неожиданно над одним из них загорелся на столбе яркий белый фонарь, похожий на огромную «снежную» ягоду.

Я немного подумала, стоит ли мне пугаться, но потом решила, что не стоит – мне не хотелось отвлекаться от своей главной цели, движения вперед. Столб сочетал в себе фонарь, часы с одной стрелкой, показывавшие 42 (мой возраст), и гроздь матюгальников. Пока я пробиралась между корабельных сараев, в громкоговорителе кто-то солидно высморкался и произнёс:

– Этой ночью бригада никельщиков из третьего цеха перевыполнила план на десять процентов. Ура, товарищи!

Я кивнула, как бы соглашаясь, и обошла последний из сараев.

– Знаете ли вы, дорогие мои, – доверительным голосом поделился со мной матюгальник, – что лишь благодаря усилиям Центра планирования и репродукции семейных ценностей в посёлке Кирпичное была установлена причина высокой детской смертности в семьях староверцев?..

Я помотала головой, невольно вовлекаясь в слегка однобокое общение со столбом. Давненько я с ними не общалась, право слово, успела соскучиться…

– Всё дело в электричестве, – тем же голосом доброго дедушки, наставляющего свору внуков, продолжил матюгальник. – Лёгкое электричество укрепляет связь ребёнка с общественной жизнью, хотя некоторые учёные до сих пор утверждают, что это является вторжением в личную сферу человека. Забудьте о заблуждениях ретроградов, товарищи! Исследователи из Кирпичного настойчиво рекомендуют всем староверцам, особенно из 111-ого района, наконец, отказаться от довоенных коммуникаций и последовать примеру передовых умов города!

Я пожала плечами. Речи диктора радио казались мне полной бессмыслицей, но по привычке собирать информацию я рефлекторно запоминала каждое слово.

Заливаемая светом, я взобралась по насыпи и ступила на рельсы, о которых писал Норд на ленте пеленгатора – они блестели, словно два длиннющих новогодних «дождика». Вслед мне неслась из Никельского эфира «Метель» Свиридова, слегка испорченная сморкающимся где-то на заднем плане диктором с доверительным голосом.

– Я иду к тебе, любимый… – я повернулась лицом к Северу, и налетевший ветер взъерошил мне выбившиеся из причёски волосы. – Я иду…

Шаг за шагом я прорезала ночь, как летящая к своей цели стрела. Ноги не знали усталости, сердце спокойно отсчитывало минуты. Это было каким-то сном наяву… Иногда по сторонам от рельсов возникали невпопад натыканные фонари и ничего не ограждающие заборы с колючей проволокой поверху. Не знаю точно, сколько я уже прошла к тому моменту – где-то час или два – как по правую сторону железной дороги из темноты выплыли длинные одноэтажные бараки. В них кое-где светились окна – жёлтым, каким-то больным светом. Оттуда пахло сложной смесью тухлятины, мокрых гнилых тряпок и подгоревшей еды. Я поморщилась и невольно провела руками по платью, словно могла испачкаться в запахе, как в грязи. Смазанно, сквозь толщу моего целеустремлённого равнодушия, вспомнились слова Сен: «Всё равно в Бараках сгинешь…».

Не было никаких оснований считать, что если я отодвинусь от бараков на каких-то полтора шага, со мной ничего такого не случится, но я чисто инстинктивно взяла левее, идя вдоль стальной бесконечности рельса. Вязкие, гнусные запахи уплотнялись вокруг меня, и когда до этих Богом проклятых бараков оставалось метров сто, мне начало казаться, что я иду сквозь какое-то жидкое желе. Нечто вроде не успевшей застыть жижки от холодца, сваренного на тухлятине.

Я ежеминутно брезгливо отряхивалась, не в силах совладеть с охватившим меня отвращением. Если бы можно было прекратить дышать этой гадостью, я бы тут же перестала. Люди, почему при входе в этот район пешим туристам не выдают противогазы?..