Хватит быть тряпкой, Седар. Хватит быть мямлей, как затюканная Сильвочка. Хватит!

– Так, сами быстро встали, представились и доложили о причинах задержки с возобновлением энергообеспечения! – резко рявкнул я, закинув ногу на ногу и скрещивая на груди руки (чтобы было незаметно, как сильно они дрожат). – Что это за разгильдяйство, хотел бы я знать?

Военные замерли, по-прежнему держа меня на прицеле, и обменялись косыми взглядами, самыми краешками глаз.

– Мы не обязаны отчитываться перед тобой, – сквозь зубы процедил тот, что стоял слева, и чуть сощурил глаза. – Скорее, наоборот.

Я в ответ презрительно пожал одним плечом, скопировав любимый жест Норда. Это как бы означало: «Думайте себе, что хотите, всё равно я прав, и вы все скоро в этом убедитесь».

– Пошли в комендатуру разбираться, – предложил правый, более молодой – видимо, моё атипично нахальное поведение посеяло некоторые сомнения в его квадратном рассудке. – Если этот тот самый физик-нулевик, он нужен нам живьём.

– Это, – подчёркнуто вежливо сообщил я в пространство, – директор Антинеля. Если вы не в курсе. А вот кто вы такие, я выясню у генерала. И приму соответственные меры.

Встав, я небрежно отряхнул с плеч пиджака бетонную крошку и независимо пошёл к двери в другое крыло, повернувшись к военным спиной. Во мне не было ни капли страха – лишь остро заточенная решимость показать им всем, что такое на самом деле Сао Седар. За моим левым плечом ощущалось молчаливое присутствие тени в чёрном – Норда, моего непостижимого то ли ангела-хранителя, то ли демона. Я был уверен, что они не осмелятся стрелять.

…И был очень удивлён, когда они всё-таки осмелились. Выстрелы слились в дуплет, потом разделились на две звуковые дорожки. Разворачиваясь на каблуках, я уже ждал неминуемой боли… и тем сильнее был шок от увиденного. Военные с перекошенными от злости лицами дырявили двери лифта! Дальнейшую фантасмагорию я наблюдал, замерев в позе пингвина, проглотившего мячик для пинг-понга – с раскрытым клювом и глазами на затылке. Дверцы лифта за спинами военных разъехались, и оттуда выглянула веснущатая мордашка Поля Бониты.

– Ля-ля-ля! – пропел профессор химии, показал резко развернувшимся врагам язык и тут же исчез в лифте, словно кукушка в ходиках. С криками ярости военные принялись расстреливать магазины своих пистолетов в закрывающиеся створки.

– Ку-ку, долбоёбы гнутые, – радостно заорал в эту же минуту Поль из другого угла холла, и прицельно метнул в молодого военного сырое яйцо. Шмяк! – по чёрному мундиру расплылся полуфабрикат для омлетов, придав военной форме слегка импрессионистский вид.

– Убью!! – взвыл оскорблённый в лучших чувствах парень, грудью бросаясь на успевшие закрыться двери и стуча в них прикладом пистолета. Его старший товарищ, заметив движение створок четвёртого подъёмника, тут же принялся стрелять в медленно расширяющуюся щель. Крик, удар упавшего тела… На полу кабины, раскинув ноги в высоких шнурованных ботинках, сидел ещё один штурмовик с развороченным пулями животом.

– Низачот! В Бабруйск, жывотные! – крикнул Бонита теперь уже откуда-то из коридора, гадко хихикая. Военные, доведённые до стадии пароиспускания из ушей, ломанулись на голос Поля прочь из холла в коридор с каким-то жутким утробным воем, на бегу перезаряжая оружие.

– Саечка за испуг, Седар! – непонятно как возникший сзади Бонита двумя руками ухватил меня за бока. Потом высунул из-под моего локтя кудрявую голову и приветливо боднул меня макушкой подмышку. – Рад видеть моё улыбчивое лицо в этих ненастных широтах?

– Поль, очень рад, честно, – я развернулся к Боните и крепко пожал ему руку.

– Ну и славно. Пошли отсюда, я жрать хочу. Два дня уже ничё толком не жрал, вот как мы с тобой расстались, – химик решительно подтащил меня к лифту и запихал в кабину. Его пальцы запорхали над кнопками, как у пианиста над клавишами рояля, набирая какие-то немыслимые десятизначные коды.

– Поль, как тебе удалось уцелеть в той перестрелке и вернуться из Никеля? Где ты был? – тихо спросил я, глядя на Бониту. Он так похудел, что казался почти прозрачным – сквозь кожу на висках просвечивали синие русла вен, а резко выступившие скулы сделали Полеву веснущатую мордашку треугольной, как у нарисованного котёнка. Белая водолазка и чужой, невесть где надыбанный Бонитой клетчатый пиджак болтались на нём, как на вешалке.

– Где я был… – серые глаза Поля затуманились и обратились куда-то внутрь себя, совсем как у Сильвы, когда она касалась своих шрамов.

– Очень далеко, Сао, так кромешно далеко. Да, – Поль зябко обхватил себя за плечи и тряхнул каштановыми буклями. – Я не устал, Сао, и не опустил руки. Просто… немного печально. Так, на минуточку. Не обращай внимания.

Я не нашёл, что ему ответить – лишь молча кивнул и отвёл взгляд. Мы вышли из кабины на первом этаже, миновали коридор и очутились в том самом холле, что навязчиво и непонятно вспоминался мне весь сегодняшний вечер. Холодно, сыро, я жду кого-то зимней ночью...

– Седар, едрить твою кактусом! – я аж подскочил от этого вопля и нервно завертел головой. В дверях, повиснув на косяке, маячил мелко дрожавший Патричек, остекленело таращившийся на нас с Полем. И тут в голове с силой термоядерного взрыва полыхнуло воспоминание…

Я стою в холле, среди унылых синих стен, под жужжащей от сырости лампой. Пахнет сигаретным дымом, и я роюсь по карманам в глупой надежде на не выкинутую при отказе от курева пачку «Davidoff», выворачивая пиджак с энергией юного бульдозера. От этого занятия меня отрывает резкий окрик хирурга Баркли – он, вместе с Теодором Коркораном, стоит на ступеньках к входу в коридор, и держит в руке шприц с блестящей на игле прозрачной каплей...