– Пару десятков лет?! – Глаза Романа невольно округлились, и он откинулся обратно на подушку.

– А ты как думал? – ехидно хмыкнул Радзинский, мгновенно смягчаясь. – Задача второй ступени – накопление духовного знания. Для дальнейшего развития у тебя под ногами должна быть твёрдая почва. Ты должен узнать о Боге всё, что возможно о Нём узнать посредством усвоения формального знания. О Нём, о мире, о человеке…

– Спасибо за радостную новость, – съязвил Роман. – Я покорён Вашим оптимизмом. Так Мюнцер умер или нет?! – он снова перешёл на крик.

– На самом деле это не имеет значения, – серьёзно заверил его Радзинский. – Именно это Мюнцер и хотел тебе сказать. Он оставил своё тело и отправился в тот мир, через который пролегает ныне твой путь, чтобы продолжить твоё обучение без помех со стороны своей слабеющей плоти. В этом мире у него этих двадцати лет не оставалось. Ещё немного, и он не смог бы учить тебя. Карта – единственное место, где ничто не будет ему мешать. Мюнцер сделал выбор в твою пользу – пойми это! Он ждёт момента своего ухода с нетерпением. Для него смерть – безболезненный и желанный переход в мир лучший, чем этот. И он страстно желает, чтобы ты тоже получил возможность прожить жизнь не как маг, а как Бен Элийон. И тогда ты сможешь уйти, как уйдёт Мюнцер. И как уйдём все мы. И Бергер…

– Зачем Вы это сказали? Про Бергера? – ледяным тоном спросил Роман. – Пытаетесь мной манипулировать?

– Манипулировать – это вот. – Радзинский с ухмылкой потянул за возникшую в воздухе ниточку, заставляя Романа бухнуться на колени и в искреннем порыве обнять ноги учителя.

– Не делайте так больше! – яростно прошипел Роман, стряхнув наведённый Радзинским морок.

– Не буду, Ромашка, – извиняющимся тоном произнёс Викентий Сигизмундович. Он опустился на пол с ним рядом и крепко обнял взбешённого подростка. – Простишь меня?

– Дайте-ка подумать… – обиженно прикинул вслух Роман. – Я могу торговаться?

– Да ты только и можешь, что торговаться! – захохотал Радзинский, награждая его лёгким подзатыльником. – Пойдём. Мне ещё перед Кирюхой оправдываться. Хотя – что уж такого произошло?! Ума не приложу…

====== Глава 114. Ночь тиха над Палестиной ======

«Ночь тиха над Палестиной. Спит усталая земля-а-а-а. Горы, рощи и долины – скрыла всё ночная мгла-а-а-а. Скрыла всё ночная мгла…». Звуки двух голосов сливались так идеально и струились так легко и свободно, что можно было забыть о том, что они порождены человеческим искусством, и приписать их природе, услаждающей наш слух нежным пением льющейся воды, шелестом травы, тихой музыкой сердца, которую мы обычно не замечаем, но любим и ценим, как бы проста и незатейлива она ни была.

Руднев смотрел прямо в глаза Кириллу, и тот, не смея отвести взгляд, выводил мелодию рождественского песнопения, гипнотизируя, в свою очередь, Андрея Константиновича. Ноты лежали между ними на лавке и иногда вспархивали от движения воздуха, когда господин адвокат особенно энергично взмахивал рукой, по успевшей уже укрепиться регентской привычке.

– Выше всяких похвал! – умилённо воскликнул Радзинский, нарушая тишину вескими хлопками аплодисментов. Он одобрительно потрепал Кирилла по волосам и насмешливо поглядел на Андрея Константиновича.

– Подслушивали? – подчёркнуто небрежно бросил Руднев.

– Нет. Просто мимо проходил, – хохотнул Радзинский. – Какой же ты всё-таки молодец, Андрюш! – растроганно проговорил он. Определённо, Викентий Сигизмундович смотрел на Руднева с гордостью. – Только что ж ты Кирюху так запугал? Смотри, он до сих пор как каменный!

Бергер поспешно опустил глаза.

– Кирилл Александрович прекрасно знает, что его страдания никакого удовольствия мне не доставляют. Так что – ничего личного… – Руднев тщательно подравнял со всех сторон стопку листов с нотами и с достоинством поднялся.

– Прости, – неожиданно с чувством сказал Радзинский.

– За что? – сдержанно поинтересовался господин адвокат, не поднимая на будущего тестя глаз.

– Тогда, в больнице – я не по злобе тебя прессовал. Исключительно для пользы дела! Ничего личного – ты меня поймёшь…

Андрей Константинович недоверчиво посмотрел на виноватую физиономию Радзинского, взгляд которого был подозрительно простодушен, и прикусил губу, чтобы не рассмеяться.

– Хотите сказать, что мы с Вами одного поля ягоды?

– Не только. Намекаю, что ты легко можешь представить себя на его месте, – Викентий Сигизмундович показал на Кирилла.

– Воспитываете? – усмехнулся Руднев.

– Как же иначе, Зая? – захохотал Радзинский. – Ты же мне не чужой! – и он без церемоний сгрёб господина адвоката в охапку, в одну секунду растрепав его безупречную причёску.

– Знаю, – насмешливо прищурился Руднев, мягко отстраняясь и независимо встряхивая волосами. Потом отчего-то смутился и чуть не выронил свои бумаги. Возможно, потому, что теперь он действительно знал. А может быть, потому что вспомнил, как насквозь промочил накануне горючими слезами пиджак на груди Радзинского, оплакивая своё несчастливое детство. Ибо коварный Карабас невыносимо сочувственно гладил господина адвоката по голове и ласково шептал, какой Андрюша хороший мальчик и как бы он его – Андрюшу – баловал, если бы мог повернуть время вспять и стать в этом – невозможном – прошлом его настоящим отцом. Видение этой альтернативной реальности оказалась таким живым и ярким, что Андрей Константинович чуть не прокусил себе руку, в которую впился зубами, чтобы не разрыдаться совсем уж позорно. И ведь теперь нельзя было подлечить израненное самолюбие законным негодованием – мол, лживый манипулятор вывернул меня наизнанку из своих циничных соображений. Нет – любовь и сочувствие Радзинского были настолько горячими и при этом неоспоримо искренними – в этом сомневаться не приходилось – что едва не прожгли в сердце Руднева дырку.