Не передать, как Романа задели последние слова. Главным образом потому, что они попали в самую точку. Роман никогда не считал себя сумасшедшим. Ему нравилось, что он особенный, что он может менять реальность, манипулировать людьми, видеть и слышать такое, что недоступно всем прочим. Но разве с кем-нибудь об этом поговоришь? Разве что с психиатром. И кто бы знал, насколько тягостно всегда не договаривать, бояться сказать лишнее, изо всех сил стараться не показаться странным и всё равно замечать, как кто-нибудь, кивая в твою сторону, крутит пальцем у виска. Каждое столкновение с реальностью, точнее с людьми, которые эту «реальность» олицетворяли, сколько Роман себя помнил, вызывало у него боль и ярость, которые он благоразумно пытался в себе подавлять. Но это была жалкая попытка запереть атомный взрыв в спичечном коробке. Не удивительно, что мало кто находил Романа приятным в общении.

Да, ему не с кем было поговорить. Всегда. И не только об этом. Но даже о самых простых вещах. Просто потому, что не было рядом человека, с которым ему захотелось бы своими мыслями делиться. Сначала он надеялся, что Руднев станет таким человеком. Но Андрея Константиновича богатый внутренний мир компаньона нисколько не интересовал. О родителях и речи нет. Они жили своей «взрослой» жизнью. И никогда не интересовались, чем он дышит. Не доставляет хлопот – и ладно. Роман потому и старался изо всех сил быть отличником, спортсменом и вообще молодцом, чтоб они к нему в душу и дальше не лезли. Итак, он, по большому счёту, никогда никому не был нужен. И этот умник с ангельской физиономией сейчас примется его жалеть. От этой мысли Романа просто переклинило. А в таком состоянии он плохо соображал, что делает.

– Это всё? – с холодной яростью спросил он. – Мне очень жаль, что я доставил тебе столько неудобств. Полагаю, это просто недоразумение. Постараюсь его исправить. Если это всё, что ты хотел сказать, тогда тебе, наверное, пора. Извини, что отнял у тебя время.

Бергер посмотрел на Романа так, будто он его ударил, и глаза его наполнились слезами.

– Я не хотел. Тебя обидеть, – с трудом произнёс он, и губы его дёрнулись. – Пожалуй, я, правда, пойду, – прошептал он и решительно встал, откладывая подушку.

Именно в этот момент Роман услышал, как открывается входная дверь. Кто-то из родителей вернулся. Не хватало ещё, чтобы они увидели, как из его комнаты выбегает заплаканный мальчик. Что он потом будет придумывать, чтобы объяснить этот подозрительный факт?

– Сидеть. – Тихо приказал он Бергеру. – И не вздумай реветь.

Он быстро пошёл к двери. Оттуда обернулся и погрозил Кириллу кулаком. Тот закусил губу и отвернулся.

– Привет, мам, – Роман буднично кивнул матери, забирая у неё пальто и вешая его в шкаф. – Мы с приятелем готовим проект по физике. Не отвлекай нас – ладно?

– Конечно. Занимайтесь. – Она поправила перед зеркалом волосы, потрепала его по щеке (ладно, потерпим), и ушла к себе.

Роман вдохнул поглубже и шагнул обратно в комнату так отчаянно, словно бросался в холодную воду, боясь увидеть там горько плачущего Бергера. Однако Кирилл просто сидел в обнимку всё с той же подушкой и покусывал костяшки пальцев.

– Кто тебе мог привязку сделать? – задумчиво спросил он, как будто и не собирался пять минут назад зарыдать от горя.

– Что сделать? – не понял Роман. Он никак не мог поверить, что бурной сцены со слезами удалось избежать.

– Это привязка была. Помнишь? На ладони. Я спросил у Николая Николаевича.

Роман вспомнил. Да. Загадочная чёрная гадость, от которой его с такой лёгкостью избавил Бергер. Но ему очень не понравилось, что этот доброхот обсуждает его дела с Авериным. Без его на то согласия.

– Когда ж ты успел? Посоветоваться? – язвительно поинтересовался он.

– Позвонил после школы.

– Ты ему каждый шаг свой докладываешь?

– Хватит уже цепляться. Я просто хотел узнать, что это могло быть.

– А почему ты у него спрашиваешь о таких вещах? Разве он что-то в этом понимает? Скромный учитель истории… Ты же сказал, что вы «просто дружите».

– Ты пытаешься обвинить меня во лжи?

«Ух ты, какое личико-то у нас стало недоброе, а глазки-то как потемнели. Не такой уж ты, Бергер, святой».

– Я никогда не называл себя святым.

– Неважно, – насмешливо ответил Роман. – Я корректирую собственное представление о тебе.

А в невербальном общении есть своя прелесть. Можно быть по-настоящему откровенным. Всегда ведь есть вещи, которые ты не решаешься озвучить. А тут… Как удобно! И всегда можно сослаться на то, что ты этого не говорил. Мало ли, какая шальная мысль в голове мелькнула. Может, я с ней категорически не согласен?

– Николай Николаевич очень хороший человек.

– А заниматься магией может только очень нехороший человек. Так? И своими намёками я бросаю тень на безупречную репутацию примерного христианина…

«Что – зацепило? Не нравится? «Мы просто дружим». И на какую же тему вы так крепко дружите? Книжки вместе читаете? Ну-ну…».

– Это не магия, – очень тихо ответил Бергер. – Это знание.

– Как удобно! «Это не магия». И мы сразу такие чистенькие. Тебе не кажется, что это весьма убогий способ усыпить свою совесть?