– Пусть Николай Николаевич передаст отцу Дионисию, что лично я готов хоть завтра постричься в монахи и остаться здесь навсегда, – совершенно серьёзно ответил Кирилл.

Радзинский нахмурился:

– Не валяй дурака, Кирюха! Это не твоя стезя.

– Почему это не моя? – обиделся Кирилл. – Мне здесь нравится. Ничего больше не хочу.

Радзинский со вздохом закатил глаза:

– Жаль, что Коля не отвёз тебя в Диснейленд. Там бы тебе тоже понравилось, но проблем было бы меньше.

– Диснейленд? – удивлённо переспросил подошедший Аверин. – Кто из вас впал в детство?

– Викентий Сигизмундович считает, что монаха из меня не выйдет, – пожаловался Бергер.

– Ну почему же, – терпеливо ответил ему Радзинский. – Монах из тебя выйдет. Очень хороший монах. Но ты – не монах. Ясно?

– Нет, не ясно, – губы Бергера искривились, как будто он собирался заплакать, и взгляд его стал ужасно жалким. – Возьму и останусь, – прошептал он.

Радзинский скрестил руки на груди.

– Я, кажется, догадываюсь, – насмешливо протянул он, – откуда такое жгучее желание «забыться и заснуть». Ты опять навещал этого самовлюблённого пингвина! – По тому, как Кирилл опустил глаза, стало ясно, что дед прав. – Когда ты уже поймёшь: не надо ждать от людей благодарности. Просто делай то, что должен.

– Я ничего ему не должен! – неожиданно гневно выкрикнул Кирилл. Николай Николаевич, успокаивая, сочувственно взял его сзади за плечи.

– Верно. Не должен, – зло сощурился дед, да так, что Бергер под его взглядом съёжился и спиной вжался в Аверина. – Ему.

Бергер потерянно заморгал заметно увлажнившимися глазами. Возразить ему, похоже, было нечего.

Радзинский удовлетворённо хмыкнул, довольный произведённым эффектом, но голос его сразу заметно смягчился:

– Когда в процессе раскаяния дойдёшь до последней стадии самоуничижения, с удовольствием отскребу тебя от пола.

– Перестань, – шепнул Кириллу на ухо, стоявший позади него Аверин, и легонько встряхнул мальчика за плечи. – Не хватало нам ещё затяжной депрессии на фоне обострившегося комплекса неполноценности. Он тебя просто дразнит. Разве ты не видишь?

– Ничего подобного, – язвительно заметил Радзинский. – Наш благородный герой сам просил меня не проявлять к нему никакого снисхождения, буде какая блажь взбредёт ему в голову. И велел вправить ему мозги, если он вдруг начнёт сомневаться. К сожалению, критический момент настал, и я обязан выполнить своё обещание. Так ведь? – он наклонился к Кириллу. Тот встретил его взгляд безропотным и обречённым молчаливым согласием. – Так что, Коля, оставь свою неуместную жалость при себе. – Дед, бесконечно довольный собой, снова выпрямился с монументально скрещёнными на груди руками.

– Могу я, наконец, узнать, из-за чего вы сцепились? – смиренно вопросил Аверин.

– Кирюша решил податься в монахи, – ехидно протянул Радзинский. – Видимо, подумал, что он один такой умный, чтобы догадаться прожить свою жизнь набело, и нам с тобой просто не хватило в своё время духу отречься от мирских соблазнов.

– Я ничего такого не думал, – быстро возразил Кирилл. – И вообще, я всё понял. Хватит уже.

Радзинский усмехнулся.

– Ну, понял, так понял. Пошли. Расскажешь потом, как там дела у Шойфета. А я тебе от Павла Петровича информацию солью.

– Вик! – возмутился Николай Николаевич.

– Что? Я просто называю вещи своими именами! – дед подмигнул немного повеселевшему Кириллу и гордо пошагал к выходу.

====== Глава 33. Нектар цветка лотоса ======

Практически сразу Кирилл наотрез отказался ложиться спать ночью. Во-первых, чтобы Николаю Николаевичу не приходилось из-за него бодрствовать в неурочное время. Во-вторых, чтобы, открывая глаза, видеть не дрожащие по углам тени, а жизнеутверждающий свет солнца.

Он выпросил у отца Иллариона – хозяина этой кельи – благословение на длинное молитвенное правило, и, вернувшись после Всенощной и добровольного послушания в трапезной, начинал вычитывать его сразу после полуночи. А когда оно заканчивалось, по собственному почину прибавлял ещё пару кафизм из Псалтыри.

Часа в четыре утра, в предрассветных сумерках он выходил на крыльцо, садился на ступеньку и с наслаждением вдыхал свежий прохладный воздух, по вкусу достойный соперничать с нектаром обитателей Олимпа.

В этот невнятный час, когда цвета и звуки ещё не проявились, приглушённые зелёным полумраком уходящей ночи, Кирилл каждый раз переживал чувство волнующей причастности к таинственному моменту сотворения мира. С каждым разом он всё острее ощущал слитность всего существующего и себя – вплавленным в это прекрасное действо под названием жизнь.