И Руднева бросать Роман не собирался. Зря шеф так разнервничался. С чего он решил, что невинное хобби Романа повредит бизнесу? Чушь какая! Просто хочет держать его на коротком поводке. И попробуй, поспорь! Доигрался, идиот. Нашёл, кому довериться! «Узнаю – убью». Если бы Роман чуть хуже знал Руднева, пропустил бы эти слова мимо ушей. Но в том-то и дело, что Андрей Константинович мог. Умел. Не пачкая при этом руки. А за что?! За то, что у него есть своя жизнь? А тот факт, что Роман целиком и полностью разделял его взгляды, и никакое слюнтяйство его никогда не привлекало – неважно? Хоть бы спросил сначала. Рудневское беспокойство он полностью приписывал неверию в его – Романа – здравомыслие. Из-за чего и обижался. Вот не станет он ничего менять. Его всё устраивает. Пусть босс сначала докажет, что Роман его обманывает! Радзинский не хочет, чтобы Руднев про их компанию проведал, вот пусть и суетится! Самому даже делать ничего не придётся. Кстати, Радзинский ему никаких условий не ставит! Ну да, просто за ниточки дёргает… Чёрт! Совсем запутался! Жаль, что нельзя пообщаться с тем загадочным приятелем Руднева, который так жестоко кинул Андрея Константиновича. Он бы, наверное, сумел объяснить, отчего босса так трясёт при одном упоминании о поисках источника безграничного могущества. Да и просто посмотреть на него было бы любопытно: отказался от силы? Добровольно? Значит, он из тех, чьи руки связаны Любовью? Ещё интереснее!.. И тут Романа осенило. И как раньше ему не пришло это в голову: надо расспросить отца! Вот кто наверняка знает с кем Руднев водил дружбу! Хоть какую-то зацепку он даст. Может, удастся его найти, поглядеть на этого уникального чародея. Дверь тихонько скрипнула. «Ромочка, ты не спишь?» – прошептала Юлия Соломоновна. Роман нехотя приподнялся. «Тебя к телефону. Сейчас я принесу. Не вставай!». Услышав в трубке ливановский голос, Роман к немалому своему удивлению был очень обрадован. – Можешь ничего не говорить, – голос у Ливанова был грустный и немного виноватый. – Я, конечно, продиктую тебе мои координаты снова. Но я должен тебя огорчить: мне необходимо срочно уехать на пару месяцев. Понимаешь, я журналист. Иногда приходиться вот так вот срываться с места и внезапно куда-то ехать. Но ты не беспокойся. Я понимаю, как тебе важны эти занятия. Я сделаю всё возможное, чтобы ты не терял из-за меня времени. Я обязательно найду себе замену. Обещаю. У меня уже есть на примете один очень знающий человек. Надеюсь, он согласится позаниматься с тобой, пока я буду в отъезде. – Я даже не знаю, что сказать, – Роман был ужасно растроган. – Я так Вам благодарен! Правда. Мне очень жаль, что Вы уезжаете… – Поверь мне – мы обязательно встретимся, когда я приеду. И сможем обо всём поговорить. Мне бы этого очень хотелось…

====== Глава 31. Бездна ======

– Т-ш-ш, тише-тише, Кирюш. Всё хорошо. Это просто сон. Просыпайся. – Николай Николаевич прижимал к груди мокрого взъерошенного Кирилла и покачивал его, как заботливая мама.

Бергер выглядел как летучая мышь, вырвавшаяся из ада. Его тело сотрясала мелкая дрожь, и зубы выбивали отчётливую дробь о край стакана, который Аверин поднёс к его губам, уговаривая выпить воды. Отворачиваясь, Кирилл со свистом тяжело дышал сквозь крепко стиснутые зубы. Его пальцы намертво вцепились в аверинскую рубашку, и разжать их не было никакой возможности.

Всё ещё отсутствующим взглядом Кирилл блуждал по стенам, бессознательно отмечая, что мир, сократившийся до размеров тесной кельи, выглядит надёжным и безопасным. Что запах нагретого дерева от бревенчатых стен смешивается с благоуханием жасмина, ветви которого, усыпанные крупными белыми цветами, покачиваются у самого окна. Что деревянные половицы золотятся на солнце, будто пропитанные мёдом, а разноцветная вязаная дорожка, ведущая к распахнутой в сени двери, радует глаз чередой радужных полос. И, слава Богу, ничего чёрного, багрового, лилового… И тишина – благословенная, уютная. И сладостно-беззвучно копошатся в солнечном луче пылинки…

Николай Николаевич снова притянул Кирилла к себе, положил руку ему на голову и что-то монотонно зашептал. По телу потекло приятное тепло. От ладони Аверина исходило что-то вроде слабых разрядов электрического тока, щекоткой прокатывающихся по позвоночнику и заканчивающихся мелким покалыванием в кончиках пальцев. Сквозь ресницы Бергер заметил, что в руке у Аверина мелькнула кисточка, обильно смоченная маслом, которой он провёл по его макушке, по лбу, по закрытым векам, по губам, по ямке над ключицей, по груди, а потом одним плавным движением вдоль всего позвоночника по спине. Келью заполнил терпкий аромат кипариса. Кирилл потихоньку начал успокаиваться и задышал ровнее. Аверин побаюкал его ещё немного, потом осторожно уложил на подушку и заботливо укрыл одеялом. Сам он отошёл к аналою, стоявшему в красном углу под иконами, раскрыл ветхий потрёпанный молитвослов, перекрестился и шёпотом начал читать акафист.

Кирилл наконец окончательно стряхнул с себя остатки кошмара и расслабился. Он всё ещё дрожал, натягивая одеяло до самого подбородка, но знал, что это скоро пройдёт. Надо только немного потерпеть.

Самыми ужасными были первые видения, начавшиеся сразу после их с Шойфетом незабываемого совместного путешествия. Как только стало ясно, что это всерьёз и надолго, Радзинский решительно закинул их с Авериным в автомобиль и отвёз в этот монастырь.

Кстати, довериться Шойфету оказалось не так страшно, как быть пассажиром Радзинского. Викентий Сигизмундович ужасно лихачил, и Кирилл едва не поседел, пока под визг тормозов на поворотах они с реактивной скоростью мчались к месту назначения.

Даже сейчас, отходя понемногу от пережитого кошмара, никакого сожаления по поводу своего самовольного поступка Кирилл не испытывал. Да и реакция «старших товарищей», которой он так боялся, убедила его в том, что, ввязавшись в авантюру с Картой, он сделал всё правильно.

В тот вечер, как только Шойфет был благополучно отправлен домой, Викентий Сигизмундович подошёл к ним с Николаем Николаевичем, сгрёб их обоих в охапку и весело так Аверину сказал: «Ну, я тебе обещал, что вещица будет занятная?». И они долго потом смеялись. До слёз. Кирилл, правда, так и не понял, над чем. Он вообще в тот момент плохо соображал.

И никто Кирилла не ругал. Радовались все. Хвалили. Сочувствовали. Павел Петрович всё извинялся за что-то. На корточки присел перед ним и в лицо заглядывал. Но у Кирилла в голове такой звон стоял – он не уловил, о чём толкует ему Ливанов. Викентий Сигизмундович всё его тормошил и смеялся. Потом зашикал на всех, а Кириллу велел спать. И он отключился. И, наверное, сутки проспал. А, может, и больше. Точно – больше. И всё никак не мог глаза открыть. Вынырнет – голоса доносятся, тени какие-то мелькают – и опять проваливается.

В конце концов, Кирилл почувствовал – куда-то его несут. Викентий Сигизмундович говорит: «Ну, Бергер, держись!». И – ух! – холодной водой его окатили. Кирилл сразу очухался. Травка вокруг зелёная, листочки, птички. Ливанов его укутывает, а сам тоже весь мокрый – Радзинский щедро так плеснул. Тут Николай Николаевич прибежал. Возмущается: «Вы бы хоть одежду с него сняли! Деятели!».

Потом с шутками-прибаутками сушили его у печки, отпаивали горячим чаем, кормили – с ложечки, приговаривая, что нужно восстанавливать силы.