– Может быть, – осторожно перебил её Миша, подозрительно косясь на то, как Виктория крутит рюмку в руке, – тебе больше не надо пить?

– Я напиваюсь в первый раз в своей жизни, так что захлопни варежку! – рыкнула на него девушка. – Товарищ официант, повторите, пожалуйста.

– Правда, хватит, – рискнул повысить голос Орлов. – Ты за всё время никогда ещё так много не говорила, как сегодня. А утром от коньяка знаешь, какой сушняк? Будет в сто раз хреновее, чем сейчас при подобной ностальгии.

– Ты-то наверняка в четырнадцать бухал со своими корешами в каком-нибудь подъезде, – съязвила Виктория. – Я уже взрослая девочка, так что не нагнетай – могу себя контролировать и давать отчёт.

На этих словах Дементьева уверенно коснулась пальцем кончика своего носа, дабы Орлов перестал паниковать. Воспользовавшись её размякшим состоянием, он спросил:

– Кто твоя семья?

– А вот шиш, – прошипела девушка, сжав кулак в фигу. – Для особо одарённых повторяю: я не родственник Троцкому. Не родственник!

– Откуда такая уверенность? – не унимался Орлов. – Может быть, он был отцом какой-нибудь твоей прабабки, которая вышла замуж за прадеда и изменила фамилию? Медальон же достался тебе по наследству?

– Не важно – это совершенно ничего не меняет. Я абсолютно уверена, что Троцкий к моей родословной никакого отношения не имеет. Судьба его детей на то подтверждение.

– Тогда откуда у твоих родственников мог взяться медальон, которых принадлежит другой семье? – Миша не намеревался сдаваться. Он был уверен в том, что его спутница что-то утаивает и недоговаривает: на этот раз её доводы не подкреплялись аргументами, но будучи упрямой защитницей своей правды, Орлов смягчился. – Тем более тому, кто был, по сути, вторым человеком в государстве?

– Без понятия, – Вика потупила взгляд. – Я знаю столько же, сколько и ты. Я считала его не более чем пластиковой бижутерией, одно время не носила вовсе – что за чушь вешать на шею серпы и молоты, если у нас демократия, да? А потом заставили прятать под одежду, но носить, как память… В общем-то, если у меня были бы какие-либо подозрения в том, что это – раритет, а ещё, что это и есть ключ, я бы тут с тобой не сидела…

– Подожди, разве ты не с самого детства была социалистом?

– Нет.

– А кем же ты была? – не без смуты в голосе спросил парень.

– Разделяла другой политический строй.

Орлов удивлённо поднял брови: никогда бы не подумал, что убеждённая на 200% социалистка могла бы оказаться кем-то другой. Мише стало безумно любопытно, и вопрос его выпал сам собой.

– Можешь рассказать поподробнее, если не секрет?

– Не секрет, – ответила девушка.- Я была единороссом.

В голове у Виктории ещё днём начала появляться картинка, которая со временем становилась всё яснее и яснее. Сейчас она, закрыв глаза, опустошила рюмку – лицо её сильно поморщилось. Казалось, внутри её проходит битва, и, наконец, девушка решилась.

– До десяти лет я лишь косвенно интересовалась политикой, сам знаешь, что у подростков совершенно другие интересы: я ходила в художественную школу, гуляла во дворе с товарищами – все обыкновенно. Так вышло, что дата моего рождения чуть ли не день в день совпадает с днём рождения нашего президента и об этом я знала с самого рождения – это одна из множеств причин моего политического выбора. Расписывать в красках не стану, самой от этого противно. Я была убеждённой единоросской, всегда отстаивала свои взгляды и защищала нашу власть – ничего не хотела слушать. А когда ко мне в руки попало “Сердце революции”, я очень сильно злилась – я ненавидела коммунизм и все то, что с ним было связано. В девятом классе я даже написала сочинение о “необратимости развала СССР”. Моей любимой историей был событие, которое произошло в 1991 году – когда я её слышала от матери, улыбка свободного человека появлялась на моём лице. В том же году, когда мы проходили Октябрьскую революцию – я спрашивала: зачем она была нужна? Я всей душой поддерживала белую гвардию, безудержно сожалела об убийстве царской семьи...

С каждым словом, сказанной девушкой, брови Орлова стремились уже на затылок. Эта новость ошарашила его даже больше, чем лицезрение медальона Троцкого.

– А как же ты тогда... Ну, ты сама понимаешь... – заикаясь, спросил он.

– В художественной школе нашей группе рисунок преподавал учитель, который был коммунистом. Он забивал нам голову не пространственной перспективой, а политическими основами. После его уроков у нас кружилась голова. Я не выдерживала в силу моей натуры и начала спорить с ним. Распри о политике продолжались на протяжении пяти лет – всего курса обучения. И на последнем – пятом курсе он вдруг сказал такую вещь, которая перевернула и уничтожила всю мою жизнь: “вы ничего не знаете”. Его аргументы были неоспоримы, в каждом споре он одерживал верх. Мне надоело это, я нарочно читала историю, чтобы только обрести дополнительные аргументы, я вызубрила назубок всю ненавистную мне революцию, гражданскую войну, а потом случилось то, что называют крахом... Я влюбилась в то время, и те, кто был мне ненавистен ранее, стал примером для подражания. Я не стала больше спорить. А тебе я соврала, что познакомилась с твоим отцом на практике...

Миша молчал. Виктория пытливо смотрела на него, пытаясь прочитать на его лице мысли.

– Он знал, что у меня есть “Сердце революции” и поспособствовал агитации не потому что я была особенной, а потому что у меня был ключ, – продолжила она. – Николай Тимофеевич знал намного больше, чем мы, он узнал, где живут его обладатели и сделал всё, чтобы я увлеклась политикой. Узнал всё, узнал о моей семье, обо мне, видимо следил и настроил преподавателя. Как хитроумно, но зачем всё так сложно? Почему бы просто не выкрасть? А хочешь, расскажу тебе про то, что мы ищем? – вдруг спросила Виктория, мгновенно переменив тему. Орлов недоверчиво посмотрел на неё: девушка не была пьяна, однако, что иначе способствовало развязыванию её языка?