– В чём, в чём? – переспросил Лев, сощурив глаза.

– Особенность русской души заключается в любви к халяве, – повторил Коба, дожёвывая пищу. – Это главная её особенность и слабость, благодаря которой русский народ можно покорить. ” Бесплатный сыр” сплочает, устрашает и дарит уважение. Вот и всё...

– Лев зато как распинался! – Сквозь хохот проговорил Бухарин.

– А Коба-то верно сказал. И слово-то, какое подобрал, хе, я такое и не слышал даже, – Луначарский не поленился вынуть из кармана блокнот с карандашом и аккуратно вывести на странице большими буквами слово « халява ».

– Зато товарищ Троцкий знает, правда, Лев Давидыч? – с наглой улыбкой спросил Коба. Троцкий побагровел и бросил на грузина испепеляющий взгляд, но довольно быстро отошёл, подумав про себя, что спорить с таким большевиком, как Сталин – глупо и не достойно. – Чайку не подлить?

– А подлей!

За шумом во время завтрака, большевики не сразу заметили, что в зал вошёл высокий человек в длинной до пола шинели и в фуражке, надвинутой прямо на изумрудно-зелёные глаза. Члены ЦК также сидели в верхней одежде, потому что с отоплением в Кремле возникли проблемы – Политбюро не голодало, но мёрзло.

– Товарищ Дзержинский, куда же вы так торопитесь ни свет ни заря? – воскликнул Рыков. Политбюро тут же умолкло. Феликс Эдмундович с презрением окинул стол, где велось пиршество, и с явным неудовольствием подошёл ближе, обхватывая руками спинку стула, на котором сидел Коба.

– Работа в ВЧК не ждёт, – ответил он. – Не всех заключённых перевели сюда из Петрограда.

– На хоть яблочко покушай, – Коба протянул Дзержинскому зелёное яблоко, которое тот все же принял.

– Благодарю, Иосиф. Владимир Ильич уже кончил трапезу?

– Нет. Он занимается вопросом по Каменеву, – ответил Свердлов. Дзержинский посмотрел на него, затем на Троцкого, вид которого при упоминании Ленина и Каменева стал угнетённым.

– Каменева арестовали, – пояснил Лев, пожав плечами.

– Я знаю. А какова ситуация на фронтах? На Петроград продолжают наступать?

– Интервенты баррикадируют всю западную территорию.

– И вы так спокойно говорите об этом? – Феликс Эдмундович нахмурился: зелёные глаза яростно сверкнули.

– По-вашему, я должен поддаваться панике? – повысил голос Троцкий. – Армия реорганизовывается, и вообще: из-за стычек с белой армией силы на бой с интервентами иссякают.

– Вас избирали на пост наркомвоенмора для полной победы пролетариата и красной армии.

– Вас избрали на пост председателя ЧК по тем же самым причинам. Интервенты и контрреволюция – цели именно Чрезвычайной комиссии, а у армии немного другие заботы, знаете ли – Гражданская война!..

– Я пусть как нарком национальностей лезу не в свои дела, – перебил распри Коба, – но на данный момент армия без ВЧК – ничто, и ВЧК без армии – ничто. Что же вам стоит объединить свои силы, товарищи, если хотите победы пролетариата?

– Белые лезут и грызутся, подобно вшивым овчаркам, где уж тебе, Коба, знать, как с ними бороться?! – возразил Троцкий. – Твои бесконечные наивные проповеди о единстве, мире и согласии сведут с ума не только меня, но и кого-нибудь ещё, клянусь Алиэстром Кроули.

– Божиться Кроули всё равно, что совершать христианский молебен Люциферу, – неодобрительно сказал Луначарский.

– Бессмысленно? – улыбнулся атеист-Бухарин. Свердлов, словно услышав до боли близкое слово, поднял голову и вперился в глаза Николая совершенно страшным, чёрным взглядом.

– Опасно. – С этими словами он встал из-за стола и быстрым шагом пошёл прочь из зала, но в дверях он чуть было не столкнулся с юной девушкой восемнадцати лет, которая входила с другой стороны. – Здравствуйте, Надежда Сергеевна, – вежливо кивнул он ей.

Надя Аллилуева работала в Наркомате по делам национальностей, была секретарём Ленина, сотрудничала в редакции журнала «Революция и культура» и в газете «Правда». Теперь, когда началась Гражданская война, Ильич не мог обойтись без секретарей, а Надя была умна и расторопна, что и позволило ей стать личным Ильинским секретарём.

С приходом Наденьки всё политбюро радостно оживилось, у каждого засияли глаза и даже “Железный” Феликс мило улыбнулся: Надя была не только преданна партийной работе – она была прелестной и очень симпатичной девушкой, смугленькая и мягкая, с тёмными глазами и волосами, убранных в косу, с розовыми, детски-пухлявыми губками и нежными ручками. На ней было опрятное платье; красная, партийная косынка легко лежала на её круглых плечах.

Она несла большой стакан чая и поставила его перед Кобой, вся смутилась; горячая кровь разлилась алой волной под тонкой кожицей её миловидного лица. Она опустила глаза и остановилась у стола, слегка опираясь на самые кончики пальцев. Казалось, что ей было совестно, что она пришла, и в то же время она будто чувствовала, что имела право войти.