Свои сомнения он тотчас высказал старому другу, по привычке не особо выбирая выражения (хотя генерал была хорошо знакома с его солдатской грубостью, и даже находила ее отчасти забавной): «Если твой мальчишка зациклился на собственных переживаниях, не видя своего блага в твоем поступке, это значит лишь, что ты воспитала его изнеженным маменькиным сынком. И не стоит снимать с него вину за то, что он творил на протяжении минувших лет».

Лея печально вздохнула.

— Если бы все было так просто. Но знаешь, главная беда Бена всегда была в том, что он родился слишком похожим на свою глупую, истеричную мать. В его душе с ранних лет спал вулкан. Восхитительно сильная воля вкупе с нездоровой, взрывной, эгоистичной натурой. Мой сын, как и я — суть, комок обнаженных проводов, неприкрытых нервных окончаний. Раньше я не понимала этого сходства между нами, не желала его замечать. Мне было проще закрыть глаза и повторять себе, что мальчику всего лишь нужна твердая мужская рука. А Хана вечно носило где-то. Я обвиняла отца в том, что его сын со злости крушит обстановку в доме, что он становится временами совершенно неуправляемым. Снова и снова я утверждала, что Хан не уделяет Бену должного внимания. Хотя сама сутками пропадала в сенате. Но чувств Бена не обмануть. Он всякий раз так бурно радовался моему приходу, так искренне и счастливо улыбался! То же самое и с отцом. Чем реже наш сын видел Хана, тем радостнее воспринимал эти встречи. А потом, когда тот вновь улетал на своем ветхом корыте, которое я в то время готова была возненавидеть, Бен безвылазно сидел в своей комнате, не желая разговаривать ни с кем.

Лея с выражением горькой иронии на лице развела руками.

— Странно, что я уже тогда не отгадала в нем чувствительность к Силе, ведь это было очевидно. Он всегда безошибочно определял, когда мне плохо, когда я приходила домой уставшей или раздраженной. Он знал наперед, что я уже близко, и караулил у дверей до самого моего появления. Наверное, мне просто не хотелось думать, что у нас с Ханом растет необычный ребенок. Ведь кто-кто, а я не понаслышке знала, какие искушения и опасности таят в себе пути Силы. Понимаешь, Калуан? Уже тогда я неосознанно предавала его своей умышленной, упрямой слепотой. Своим отвращением от его истинной сути. Я понимала, какую ответственность накладывает на родителей их одаренное дитя, тем более, с таким взрывным, непокорным нравом, как у Бена. Я не была готова к такой ответственности.

Генерал вдруг умолкла, до боли закусив губу. Ее глаза потухли, а голова низко опустилась. То, о чем она говорила, носило в ее душе отпечаток досады — если бы подобные мысли посетили ее раньше, сейчас Лее не пришлось бы бросать все свои внутренние силы, чтобы хоть попытаться свести на нет давнюю ошибку.

Майор тряхнул головой, прогоняя внезапное оцепенение.

— Да что же мы, в самом деле, никак не присядем? — он смущенно улыбнулся и, подавая пример, опустился в одно из кресел.

Лея приблизилась не свойственной ей рваной, тяжелой поступью, совершенно не находя, куда себя деть. Неудобство, возникшее в ее душе, едва ли можно было преодолеть, просто устроившись помягче.

— Но все же, твой сын был ласковым мальчишкой, раз так привязался к родителям? — в голосе Иматта прозвучала крайняя неуверенность, возникающая обычно тогда, когда один из собеседников перестает понимать суть разговора и пытается обходными путями вернуть утраченные позиции.

— Слишком, Калуан, слишком. Он с самого рождения требовал такого внимания, которое не могли дать ему ни я, ни Хан, ни позже Люк. Каждый из нас занимался своим делом. К тому же, мы с Ханом с годами стали все больше ссориться. Молодые, дурные на голову, не способные уняться даже тогда, когда Трипио, которому много раз случалось видеть эти супружеские разборки, осторожно напоминал, что «юный мастер Бен за стенкой все слышит». Стоит ли удивляться, что сын перенял нашу несдержанность? Не получая того, что хотел, он с одной стороны, все больше отдалялся, с другой — ежедневно требовал внимания, еще большего. Я чувствовала, как отчаянно растет напряжение в нашей семье по мере того, как Бен становится старше, и как отъезды Хана затягиваются все на большие сроки. Я не справлялась. Люк выразил готовность взять Бена в ученики, когда его чувствительность к Силе уже не оставляла сомнений — я сочла это решением всех проблем. Наш мальчик будет в безопасности, вдали от постоянных родительских скандалов, среди таких же необычных детей, как он сам, что может быть лучше? — голос Леи вдруг стал отдавать ядом. — И его глупой матери не придется больше морочить себе голову лишними проблемами. Все ее обязанности относительно сына сводились отныне к редким голографическим сообщениям и подаркам на праздники. Я решила буквально сбыть Бена с рук.

— Что ты говоришь? — изумился майор.

Подскочив на ноги, он тотчас, в два прыжка, оказался возле нее.

— Лея, — сказал пожилой воин, заключив руки генерала в свои — грубовато-теплые, покрытые мозолями, широкие и благородные. — Согласен, за все время, что мы знакомы, ты иной раз производила впечатление истеричной, изнеженной девчонки, которая привыкла, чтобы все вокруг подчинялись ее прихотям. Это так. Но я ни на секунду не поверю, чтобы ты могла оказаться холодной, жестокой матерью, не способной позаботиться о собственном ребенке. Скажи правду, ты испугалась за его будущее, только и всего.

Лея молчала, глотая слезы и совершенно не зная, что сказать. Чтобы быть сейчас объективной — а объективность требовалась в этом довольно щекотливом деле, как ни в одном другом, — ей следовало сделать именно то, что было крайне сложно сделать для женщины и матери. Говорить без оглядки на свои чувства. Без подсознательных попыток оправдать, или наоборот, очернить себя или Бена. Только эта дорога к истине — самая прямая и понятная.

Сама же истина заключалась в том, что в жизни генерала Органы, какой бы блистательной ни была эта жизнь, почти все основополагающие события происходили стихийно, как бы походя, и зачастую вставая поперек одно другому.

Так в самый разгар войны ее угораздило влюбиться. Влюбиться — подумать только! — в благородного жулика, подобного которому она прежде никак не мыслила возможным своим спутником. А полюбив, она в какой-то момент всецело отдалась вспышке, воздушному ощущению счастья, полету своей души. В первые месяцы после битвы при Эндоре, так удивительно перевернувшей ход борьбы, сделав победу Альянса практически неоспоримой, Лея позволила себе, наверное, впервые позабыть обо всем, оставить и Мон Мотму, ставшую канцлером нового сената, и возрождающуюся Республику. Она попросту сбежала. Самым романтичным образом ускользнула прочь от забот на корабле своего возлюбленного. Хан в буквальном смысле умыкнул ее — то ли всерьез, то ли в шутку. Затем они растворились среди звезд, милые авантюристы. Кто решится их осуждать?

О беременности же Леи стало известно за несколько месяцев до решающей битвы при Джакку. И эта новость, в целом, счастливая, послужила, однако, концом сказки. Сама будущая мать, хотя и позволила себе ненадолго потерять голову, и не думала совершенно уходить с арены, покидать сенат, устраняться от дел, и уж точно до поры не желала задумываться ни о замужестве, ни тем более о детях. Бен в ее понимании родился некстати рано, когда все усилия новой власти были нацелены лишь на то, чтобы вновь собрать галактику воедино, по крупицам восстановить то, что было утрачено. Каждый день был равен целой вечности. В то время главное смятение Леи, которая, даже наблюдаясь в акушерском центре на итоговом сроке, умудрялась не выпускать из рук переговорного устройства, обсуждая те или иные вопросы, с ее ребенком нисколько не связанные, подсознательно звучало примерно следующим образом: «Я люблю это существо, которое живет во мне. Но именно сейчас оно связало мне руки. Так нельзя!»