Когда Бен уже не может удержать крика — он кричит во сне, а вернее, в бреду, похожем на сон; ведь известно, что расслабленное сознание способно делать так, кто любые ощущения и впечатления становятся острее, — так вот, когда это, наконец, происходит, медики первый раз дают пленнику противоядие, а Диггон, не скрывая удовлетворения, касается его отросших волос, сбившихся в грязные клоки, и трепет их, словно шесть на загривке у домашнего любимца. Этот простой жест вызывает у юноши волну омерзения, и на какие-то мгновения кольцо цепи, которой он прикован к стене, само собой начинает дико дрожать, готовое вылететь из пазов. Но майор, уже знающий, что к чему, смотрит на эту угрожающую аномалию со скепсисом и долей иронии. Волна Силы, идущая от узника, быстро утихает, сходя до жалких и смешных трепыханий. В таком состоянии Кайло действительно ни на что не способен.

«Ненавижу… ненавижу…» — твердит он сквозь зубы, непонятно кого имя в виду — Диггона или себя самого. Он до слез презирает себя за эту промашку, зная, что крохотные и кажущиеся незначительными с виду уступки куда унизительнее и, пожалуй, опаснее, чем сломаться в одночасье — как он сам единым махом сломил волю Дэмерона. Даже сломленный, этот ничтожный дурак сохранил себя; ему же самому, Кайло — выходит, еще более ничтожном дураку, — уготована иная участь: неспешно ступать навстречу безумию и рабской покорности. Тот, кто сделал один шаг на этом пути, сделает и второй, Кайло видел это множество раз, он точно знает. Знает и Диггон.

Лекарство начинает действовать почти мгновенно — видно, сам по себе его организм все еще силен, — и тогда пленник впервые за эту неделю забывается настоящим мертвецким сном, лишенным сновидений. Он лежит прямо на полу посреди камеры, раскинув в стороны руки и ноги, не замечая ничего вокруг. Его сон крепок; Кайло не шелохнется до самого утра. А наутро все начинается заново; продолжительных передышек никто не ему не обещал.

Вскоре пленник напрочь теряет счет дням, проведенным в замке. Реальность то и дело ускользает от него под натиском навязчивых галлюцинаций, и юноше остается считать время промежутками от одного впрыскивания антидота до другого. Паузы кажутся ему насмешливо быстротечными, а боль — отвратительно тупой, ноющей. Кайло твердит себе, что вытерпит, надеясь обмануть собственное тело, и во время кратких вспышек сознания беззвучно молится, прося своего прославленного деда дать внуку сил, укрепить его дух для того, чтоб если не выйти победителем, то хотя бы умереть достойно.

Иногда в его мыслях по-прежнему проскальзывают образы матери и Рей. Хорошо, что здесь, в окружении Тьмы, вселенский поток не способен пробиться наружу. Ни к чему им знать, что с ним происходит. Ни к чему переживать ту же боль.

Ему видятся призраки. Бесформенные тени, кружащие рядом в каком-то бесноватом танце; неумолимые мстительные духи, питающиеся его страданием и самой его жизнью. От их обжигающего слух визга хочется оглохнуть. От тоски и ужаса, что они несут, хочется умереть. Бен не ведает, кто они, однако уверен, что они желают ему гибели — трудно сказать, откуда взялась эта уверенность, но она быстро укоренилась в душе пленника. Его страх растет. Он задыхается в удушающей Тьме этого замка, среди нескончаемых страданий — своих и чужих, уже не отличая толком одних от других, — будто рыбка, угодившая в смрадное болото.

Расчеты не обманули; однажды Диггон походя, как бы между прочим предлагает пленнику получить «внеочередной» антидот, если тот извинится за какое-то оскорбление, которое тот выкрикнул в очередном припадке боли, и которое сейчас уже не помнит. Бен рычит сквозь зубы, чтобы тот убирался прочь, а потом, бессильно лежа на полу, трясется от горького смеха, зная, что оказался прав в своих предположениях. Из него впрямь хотят вылепить раба, сломленное и отвратительное существо, которое не заслуживает называться разумным; живущее лишь для того, чтобы подчиняться. Что ж, поглядим, как у них это выйдет!

С той поры Диггон ежедневно является со своим предложением, незлобным и даже ласковым голосом напоминая, что с каждым днем, с каждым новым потоком ругательств со стороны магистра Рен цена временного освобождения будет увеличиваться. Кайло делает вид, что угрозы на него не действуют. Диггону ведь не нужна его смерть, верно? Верховный канцлер рассчитывает на положительный результат, а значит, рано или поздно тюремщики обязаны будут сделать заключенному спасительную инъекцию. Вот только этого никак не происходит.

Проходит время, Кайло становится хуже, и мысли о «поздно» пугают и злят его все больше. В бешенстве он бьется затылком о стены, колотит в дверь, разбивая кулаки и монотонно повторяя:

— Почему? Почему? Почему?..

Нет, эти слова обращены вовсе не к Диггону и его подручным — цели майора как раз более-менее понятны пленнику, — а к тому, кто остается глух даже теперь, когда его потомок, его верный последователь нуждается в поддержке больше, чем когда-либо. Какая ужасная ирония! Кайло находится в самом центре Тьмы, в бывших владениях Дарта Вейдера, где каждый угол пропитан памятью о нем, и сосредоточение его энергии неимоверно высоко, и все же не может до него достучаться.

— Чего ты от меня хочешь? — вопрошает Кайло. — Зачем мучаешь меня? За что наказываешь? Я всегда был предан тебе! Я любил тебя!.. Почему? — почти рыдает он. — Почему ты так поступаешь со мной? Это сводит меня с ума…

Но великий дух, который все эти годы заочно служил магистру ордена Рен путеводным светочем, продолжает безмолвствовать. Его жестокое молчание становится невыносимым, ведь священный образ Избранного, желание завершить его начинания — это все, ради чего темному рыцарю, преданному Сноуком, отвергнутому самой Силой, еще стоит продолжать ужасную борьбу.