Еще несколько дней спустя «супруги Соло» разругались прямо в коридоре акушерского отделения, чем здорово переполошили всех. Сейчас Лея уже не могла припомнить, из-за чего случилась та ссора.

Все эти воспоминания были отголосками счастливых, хотя и беспокойных дней, когда они, молодые и отважные, одержав умопомрачительную победу, глядели вперед с высоко поднятыми головами. Когда она, Лея, верила в свои силы и несмотря ни на что, хранила убежденность, что собственными руками сумеет построить лучшее будущее для их молодой семьи и для сына. Когда наступит настоящий мир, когда последние отдельные очаги деспотии будут задушены бойцами Альянса — тогда они с Ханом вздохнут свободно и официально оформят свои отношения. Тогда они смогут уделять Бену больше времени…

Куда исчезли все эти мечты и планы? Что стало с юными, светлыми душами? Поглядите, чем все обернулось…

Теперь Лее предстояло сделать то же, что и двадцать девять лет назад — вырвать сына из удушающего лона Тьмы и безумия, как врачи когда-то вырвали его у смерти. Но рядом не было Хана, чья мужская решительность послужила бы ей опорой. И сейчас, возможно, судьба все-таки сделает выбор, отложенный на годы — или ей, или Бену суждено погибнуть.

***

За воспоминаниями Лея, кажется, не заметила, как задремала.

Когда она открыла глаза, в боксе поселилась темнота, не развеиваемая, а напротив, как бы естественно дополняемая легким ночным освещением, идущим от нижнего стыка стен.

Мать разбудил едва слышный, болезненно-тихий голос Бена.

— Так больше не может продолжаться… — говорил юноша, не поворачивая головы. — Вы хотели, чтобы я признал поражение? Смирил свою гордость? Тогда вы победили, генерал. От моей гордости не осталось ничего. Я признаю, Сила покидает меня. Вместе с рассудком. Это как поврежденный механизм. Калека… ваш бравый летчик угадал верно, можете так и передать ему. Вам и в самом деле впору держать опасного пленника связанным, чтобы избежать проблем.

— Ты опять паясничаешь, — отозвалась Лея с раздражением.

Ну с чего он взял, что его слабость должна ее обрадовать? Почему думает, что единственное ее желание — это сломить его дух? Глупый эгоистичный мальчишка! За кого он ее принимает? Или это следствие службы у Сноука — видеть в каждом потенциального палача?

«Впрочем, так ли он не прав?» — вдруг спросила генерал сама себя. Разве она не испытала облегчение, когда поняла, что убийство отца надломило его душу и покалечило разум; что отныне с ним, ослабевшим, ей будет проще совладать? Если она не хотела сломить его, зачем насильно вторглась в его мысли, пока Бен находился без сознания? Если не хотела, чтобы сын видел в ней тюремщика, почему держит его в неволе, в цепях, почему позволяет ему сходить с ума в одиночестве внутри этой клетки, пока сама точно так же сходит с ума снаружи?

Приходилось признать, все, что она делала (или полагала, что делает) во благо, приобрело самый отвратительный оборот.

Она поднялась на ноги и немного приблизилась. Однако Кайло, даже если почувствовал ее шаги, то никак не отреагировал.

— Я знаю, кто может тебе помочь. Ты и сам это знаешь. Сноук убьет тебя, как только поймет, что ты для него бесполезен, а Люк…

Бен рывком развернулся.

— Когда я вновь встречу Люка Скайуокера, вы, генерал, лишитесь брата. Или сына.

Столь бурная реакция заставила Лею вздрогнуть.

— Почему? — спросила она с горечью. — Что твой дядя сделал тебе? Зачем тебе нужна его смерть?

— Не спрашивайте меня… спросите у самого магистра, если встретитесь с ним. Интересно, решится ли он смотреть вам в глаза после всего, что случилось…

— Случилось — что? — генерал в испуге поджала губы.

— Не притворяйтесь, будто вам ничего неизвестно! Вы должны знать, что он сделал со мной, кем себя возомнил… без вашего дозволения он не решился бы на эту авантюру.

«Сделал с ним? Что и когда? Какая авантюра?» Сердце генерала Органы наполнилось ужасом непонимания.

Кайло угадал ее чувства — и на его лице забрезжила та самая фамильная кривая усмешка, доставшаяся сыну от отца, которая сейчас, в слабом ночном освещении, казалась особенно пугающей.

— Какая удача! Значит, вы ничего не знаете? О нет, я не стану рассказывать. Но безумно хочу оказаться рядом с вами и с вашим братом, когда ему придется поведать вам все самому.

Внезапно Лея испугалась — уж не бредит ли он?

— Возможно, вы правы, — тотчас согласился юноша. — Может, это и бред. Я уже сам с трудом понимаю, где явь, а где безумные фантазии.

Как раз это состояние — когда разум не способен отличить сна от действительности — и называется бредом. Кайло был хорошо знаком с ним, много раз наблюдая, как бредят пленники, угодившие к нему на допрос.

А теперь вот попался он сам — и варится заживо во всей этой бессмыслице, словно в брюхе у сарлакка.

— Позвольте мне уйти, генерал, — произнес он, подняв глаза и взглянув в лицо матери тем пронзительным взглядом, который сопровождает истинный крик души. — Я больше не могу здесь находиться. Не могу видеть вас. И не могу, когда вы уходите, а я остаюсь один на один с эхом нашего разговора. Разве вы не видите, я и люблю свою мать, и ненавижу ее, и каждое из этих чувств только дополняет другое, разрывая меня на части. Я никогда не смогу забыть того, что было. Скажите, наконец, считаете ли вы меня своим сыном? Или заботы о других детях — По Дэмероне, Корр Селле, Джессике Паве, Кайдел Ко Конникс (о да, теперь-то я знаю все их имена!) — было достаточно, чтобы уврачевать ваш инстинкт и забыть о первом неудачном опыте материнства? Разумеется, — продолжал Бен, в каких-то рвотных позывах выплевывая каждое слово вместе с утробной желчью, — ведь они — нормальные, настоящие дети. Они не требуют столько внимания. Они играют в обычные игры, у них много друзей. Все без ума от них — и взрослые, и их ровесники. Вы и Хан Соло являетесь для них примером, они растут на рассказах о ваших подвигах и мечтают стать такими же храбрыми воинами, пилотами, борцами за свободу. Они не ломают свои игрушки в порывах гнева и не разговаривают с невидимками. И каждое их движение, каждый взгляд не напоминает вам о том человеке, который был вашим отцом и вашим кошмаром.