Неб-Амон гладил ее по волосам.

– Это будет обеспечено, - негромким голосом сказал он. – Для нас будет сделано все, чтобы мы не разлучились – ведь я говорил тебе, что священные тексты могут определить судьбу человека в Дуат*.

– Я слышала и другое, - Ка-Нейт вдруг вырвалась из его объятий и взглянула ему в глаза почти со страхом.

– Я слышала, что суд богов взвешивает сердца и решает участь тех, кто умер. Вдруг мое сердце… окажется тяжелее твоего, мой господин, и нас разлучат?

Неб-Амон нахмурился.

– Ты считаешь себя грешницей?

– Я не знаю этого, - правдиво ответила Ка-Нейт. – Я стараюсь быть доброй ко всем, но у меня бывают такие… мысли… и делаю я часто…

Она покраснела и опустила глаза.

Неб-Амон улыбнулся. Какое еще дитя – эта прекрасная женщина, какие у нее могут быть грехи! Такие ли бывают грехи!

Он снова обнял ее.

– Успокойся, - сказал он. – Все ошибаются, а ты – одна из самых чистых сердцем женщин, которых я знал.

“Самая чистая, - подумал жрец. – Истинно так”.

Ка-Нейт помотала головой, не поднимая ее от его плеча.

– Я вовсе не так чиста, - сказала она. – Не надо меня хвалить.

Вздохнула, потом подняла голову и попыталась улыбнуться.

– Нам пора ужинать, дорогой супруг, мы забыли об этом…

– Пойдем в сад, - предложила она, поднимаясь с места. – И пусть нам сыграют и споют – попроси об этом…

Неб-Амон пожал плечами, поднимаясь следом. Попроси! Как будто он не господин здесь!

Для них вынесли столики и циновки в сад, а в стороне расположились арфист и певец. Ему не приказывали, что петь, и он выбрал сам – прославленную песню, которой еще не исполнял здесь, и которой он надеялся польстить господину дома.

Ка-Нейт деликатно ела, не поднимая глаз. Хозяин кивнул музыкантам, приказывая начать.

Арфист ударил по струнам, и певец, незаметно прокашлявшись, вступил:

– Проводи счастливый день, о жрец!

Неб-Амон смотрел на него, благосклонно улыбаясь. Ка-Нейт подняла глаза и стала слушать, так, будто это была не музыка, скрашивавшая их трапезу, а божественное решение.

Воодушевленный, певец продолжал:

– Проводи же счастливый день, о мудрый жрец!

Да будут всегда благовония и ароматы для твоего носа,

Венки и лотосы для плеч и груди твоей возлюбленной сестры,

Которая сидит рядом с тобою!

Верховный жрец обратил свой глубокий, жаркий взор на Ка-Нейт. Та встретила взгляд супруга; но не выдержала его и потупилась, сильно покраснев.

– Твои стены крепки, ты посадил деревья на берегу твоего пруда,

Твоя душа отдыхает на них и пьет их воду.

Следуй же своему сердцу!

Супруги согласно, в радости слушали.

– Проводи счастливый день!

Ка-Нейт светло улыбнулась.

– Подумай о дне, когда тебя поведут в страну,

Куда забирают живых!

Улыбка Ка-Нейт поблекла; Неб-Амон нахмурился, но не прервал певца.

Тот продолжал:

– После смерти и ты станешь таким же, как он!

Я слыхал обо всем, что случилось с предками:

Их стены разрушены, их места не существуют,

Они подобны тем, кто никогда и не был

Со времен богов!

Следуй же смело своему сердцу!

Давай хлеб неимущему, дабы осталось твое имя прекрасным навеки!

Подумай о дне, когда придет пора причалить к земле Любящей молчание*.

Там нет человека, который взял бы с собою свои богатства.

И нет возврата оттуда.

Певец и музыкант смолкли в смущении, и наступила тишина, которая бывает только в тех местах, откуда не возвращаются.

Неб-Амон сидел бледный от гнева. Что за слова, и какое кощунство петь такие песни при нем – при нем!..

Он сделал резкий знак слугам, и музыканты поспешно вскочили и, поклонившись, убежали; Неб-Амон едва удержался от того, чтобы не выгнать певца из дома тотчас же. За одно только страдание, написанное на лице Ка-Нейт. Конечно, она не сказала ни слова, но она вообще почти никогда не жаловалась…

Она почти ничего не съела, и когда муж подсел к ней, желая ее утешить, крепко обняла его. Но слова ее были совсем неожиданными.

– Я хочу посмотреть на мою гробницу, если можно. И на твою, господин, – хорошо?