Он не хотел вспоминать. Пытался бороться, сохранить хоть что-то, за что мог сражаться, но в результате получал лишь новую порцию невыносимой боли. От постоянных стрессов его раны плохо заживали, воспаляясь и вновь ставя его на грань, за которой осуждающе смотрели те, кого Хаашим невольно предал. В кровавом тумане спасительного забытья их мёртвые лица становились едва различимы, но только не голоса. От него постоянно что-то требовали, спрашивали, умоляли и грозили... Изнасилованный рассудок с трудом отличал видения от реальности, сны от яви, так что Хаашим вряд ли мог сказать, что именно происходило с ним всё это время, но однажды очнувшись, он с лёгкой отстранённостью осознал, что вполне способен понимать людей, обращающихся к нему. Наверное, во время телепатических пыток, для собственного удобства, люди вложили в голову пленника знания о своём языке. Странно, но он даже не удивился этому факту. Должно быть от того, что был слишком измучен и жаждал лишь избавления от страданий.

И оно пришло в образе высокой и стройной женщины с жемчужно-белой, мягкой кожей, так констатировавшей с бронзовым загаром самого Хаашима. У его избавительницы были длинные и мягкие светлые волосы какого-то удивительно нежного золотистого оттенка и умные серые глаза под веером тёмных ресниц. Большего тогда он разглядеть не смог, потому что стерильный белоснежный свет операционной, где проводили его допросы, резал глаза, выжигая, впиваясь в мозг белыми крючьями боли, а по щекам текли постыдные горячие слёзы.

Прохладные пальцы коснулись его пылающей кожи, мягко очертили линию скул, проследили за узором чешуек-хэле... и покинули. Такая невесомая, но невозможно нежная ласка к нему, жалкому, раздавленному, распятому на операционном столе, словно лягушка, готовая к препарированию...

– Потерпи ещё немного, – эти слова, сказанные чистым, хрустальным голосом, были единственным утешением, что мужчина был согласен принять.

В памяти вновь возникло лицо смешливой девчонки-невесты, оставшейся дома. Их брачный союз был заключён три года назад, когда самому Хаашиму исполнилось двадцать девять циклов, а милой, славной Хайат – пятнадцать. Семьи очень тщательно готовились к этому событию, взвешивали каждый пункт брачного договора, по целому месяцу обсуждая условия... Гнездо Захрен было богаче и древнее Гнезда Шеахасс, но они медленно вырождались, предпочитая заключать браки внутри семьи и только после того, как сразу три кладки старших женщин почернели, повествуя о гибели младенцев, старейшина Фархас решился на вливание “новой крови”. Почему выбор пал именно на Йахшим-хааза? Счастливый случай? Роковая ошибка?

Он любил свою наречённую невесту, согласен был ждать, пока она не войдёт в пору зрелости, тайком дарил подарки и целовал украдкой, держа прямо на руках, а она трогательно краснела, обвивая тоненькими ручками его шею.

Всего этого уже никогда не будет. Ни звонкого смеха Хайат, ни брачной ночи, которую они с нетерпением ждали, а их детёныши никогда не будут бегать по нагретым солнечным теплом плитам внутреннего дворика их собственного гнезда.

Кто теперь обнимает её, сажает на колени и заплетает длинные, чёрные волосы в тонкие косички, украшая цветными бусинами? Кому она подарит свою любовь? Наверное, это будет брат Хасим, или Фарух?..

Хаашим вдруг понял, что всё ещё способен чувствовать боль. Она отозвалась в его изломанном теле огненной волной, дрожью в непослушных ногах. И в какой-то момент он с неотвратимостью осознал – всё, что произошло с ним – навсегда. Никогда не исправить и даже если каким-то чудом ему удастся вернуться на Ал-Хиссу, всё, что его ждёт там – неизбывный позор. Хсаши не простят такого, как он, проигравшего в битве, позволившего захватить себя в плен... такой мужчина не достоин звания хафеса. Его участь по возвращении – позорный столб на площади и ежедневные насмешки.

Хаашим застонал от отчаяния, с трудом разлепив спекшиеся губы. Точнее, захрипел. Надсаженное в крике горло отказывалось служить, но даже этот тихий звук привлёк внимание той, что недавно с такой лаской гладила его лицо, изуродованное шрамом, тянущимся от левого виска к уголку глаза, отчего опухшее веко не позволяло широко распахнуть левый глаз. Что ж, уродством больше или меньше – какая теперь разница? Однако женщина так не считала. Она спросила у невидимого палача, до её прихода истязавшего Хаашима:

– Чего вы добиваетесь, мастер Танас? Разве не достаточно того, что вы перевернули всю его память, выискивая нужные сведения? Или вам настолько нравится мучить беспомощного пленника?

– Мне жаль, мистресс Хельга, но таков приказ Матери. – Монстр в чёрной униформе в притворном сожалении склонил голову. Вот только голос его звучал непривычно – не требовательно и угрожающе, как привык слышать хсаши, но заискивающе и даже подобострастно.

“Хелгхаа”, – повторил про себя Хаашим незнакомое имя. “Хелгхаа”.

– Вы хотите сказать, что Мать пожелала свести этого беднягу в могилу лишь потому, что он принадлежит другой расе? Взгляните, он умирает, почему вы продолжаете потворствовать собственным прихотям, да ещё и прикрываясь именем Матриарха?

– Мистресс... со всем уважением, но вы ошибаетесь. Этот “бедняга” – командир целой эскадры, насчитывающей не менее десятка кораблей, которые по нашей классификации считаются не ниже уровня “Агат”! Он – военный офицер ещё не изученного нами вида, посему в мои задачи входит извлечение из его мозга сведений касаемо вооружённой мощи его державы, буде таковая посмеет угрожать Аглору. Как видите, я всего лишь радею за безопасность нашего Дома.