– Ты неискренне извиняешься, а побить меня хотела от души, - сказала царица. – За это я тебя люблю больше всего! И я думаю, что каждый в конце концов получит ту славу, которую заслуживает, в глазах людей… и Бога, если ты веришь в это!

Она разжала руки.

– А общая наша слава достанется всем.

Потом склонила голову и толкнула любовницу в бок:

– Надеюсь дожить до того дня, когда смогу хорошенько повалять тебя по полу в гимнастическом зале! И до того дня, когда ты сможешь отвесить мне хотя бы один полноценный удар! Но, конечно, не пока ты кормишь детей.

Феодора провела у Феофано еще целый месяц – это было чудное время: они читали, спорили, шутили, так, что было понятно только им двоим, гуляли и катались верхом, и даже катали на лошади Варда, которого это занятие привело в восторг. Феодора купалась с хозяйкой в ручье, и там они ласкались, но вполне невинно; а ночью спали в одной постели – но по большей части тоже только спали, обнявшись или держась за руки. Однако за эти четыре недели подруги еще несколько раз пережили вдвоем самые сокровенные восторги: такие, память о которых искрилась в их взглядах при каждой беседе, каждой встрече.

Довольно часто Феодора была предоставлена сама себе – Феофано занималась тем, от чего никто не смел ее отвлекать; и уединялась со слугами, которые потом отъезжали с тайными поручениями. Порядочно времени хозяйка посвящала и хозяйству, и немало смогла посоветовать своей подопечной. Они даже ухаживали за ее садом вместе с садовником, бок о бок с ним стоя на коленях на грядках, нося лейки или подстригая деревья.

Феофано любила все, что она делала, - и все, что ей принадлежало!

А потом к женщинам приехал патрикий – как снег на голову: на непривычную греческую голову…

– Какая встреча, - сказал Фома Нотарас, ступая в гостиную и улыбаясь хозяйке и гостье, которые сидели там: улыбаясь неприятно, одними губами. – Я так и знал, не обнаружив моей жены дома, что это ты, Метаксия, украла ее!

Феофано встала и подошла к нему, спокойно улыбаясь.

– Я не крала твоей жены, - ответила она. – Госпожа Феодора сама приехала ко мне от тоски! Мы славно провели эти дни!

Патрикий сощурил серые глаза; сестра посмеивалась. Ах, как они понимали друг друга!

– А где мои дети? – наконец спросил он.

– Сейчас приведу, - вставая, сказала и Феодора.

Она быстро взбежала наверх.

Когда брат и сестра остались вдвоем, патрикий долго смотрел на бесстыдную хозяйку, не находя слов. Наконец он прошипел:

– Ты совратила ее? Признайся!..

– И не думала, - ответила Феофано.

Ей не пришлось совращать ее - Феодора уже была готова к ее любви, и давно.

Патрикий долго испытывал сестру взглядом – потом опустил золотую голову и усмехнулся.

– Что ж, поверю тебе.

Когда вернулась жена, неся малышку на руках и ведя Варда, он смягчился и шагнул к ним навстречу с улыбкой.

– Это мой сын? Какой стал большой и сильный!

Вард не сразу пошел к нему – даже дичился сперва, так что Фома Нотарас опять нахмурился.

– У него как будто нет отца, а только две матери!

Сестра кивнула, посмеиваясь.

– Если мужчины еще будут оставлять свои семьи так надолго, женщины научатся рожать детей без вас!

Фома засмеялся.

– Не сомневаюсь, что ты, любимая сестра, скоро начнешь рождать детей из своей многомудрой головы, как Зевс родил Афину!

Он наконец взглянул на супругу и раскрыл руки:

– Иди же ко мне.

Феодора бросилась в его объятия. Когда муж целовал ее, она на несколько мгновений ощутила вину; но эта вина быстро исчезла при виде улыбки Феофано, за спиной Фомы показывавшей брату кулак. Время их любви кончилось – это было приключение, которого заслуживает каждая госпожа, властительница умов!

Потом они ужинали вместе, и им было хорошо. Феодора ощущала себя принадлежащей к древней лесбийской общине – как будто она была госпожа, принимающая гостя-мужчину вместе с подругой; или к утонченным афинянам. Ей было немного стыдно - но если отбросить этот малый стыд, просто восхитительно!

Муж, конечно, затаил про себя какие-то подозрения – но он сам был далеко не святой, и не грозный господин; он не делал ей никаких упреков, и потом тоже не будет.

– А каков теперь стал Константинополь? – спросила его Феодора.