– А у кого как. Небось, не шибко от вашего отлично. Кто руками своими живет, а кто богатством отеческим. Про дружинников же княжеских, особо приближенных, и сказать-то нечего. Что ни день - сплошные забавы. Пиры да охота. Разве что пошлет князь иногда заставы проведать, те, что ближе к Степи, а в остальное время - одно бахвальство.

– Первые-то среди них кто?
– полюбопытствовал Илья.

– В народе поговаривают - Чурило, сын старого Плёнка, и Алешка, сын Григорьевич. Первые-то они первые, да только из говорунов и по бабской части. Мишка Потык еще...

– И только-то?..
– не поверил Илья.

– Что - только-то?

– Чтобы за бахвальство да баб - и в дружину богатырскую?

– Ну, не только... Чурило, он из-под Сурожа, с дружиной своей на службу князю поступил. Окромя него, тех мест никто толком не знает, а населены они кочевниками, печенегами именуемыми. Ему повадки их ведомы, как на рати себя ведут. Алешка же из Ростова. Хоть и не обижен силушкой, а нрав у него лисий. Впрочем, Тугарина таки одолел...

– Это кто ж такой?

– Тугарин-то? А богатырь со Степи. Много кровушки людской пролил, никак с ним сладить не могли. Алешка же сладил... Ты извини, Илья, сам не видал, а что по людям ходит, тому с опаской верить надобно. Буде придется в Киеве повстречаться, расспросишь.

Хорошо сидится. Наетые, напитые, солнышко пригревает, ветерком обдувает. Разговор течет, ровно реченька. Незаметно и времечко летит. Век бы так. Наконец, спохватился Илья.

– Да что ж это я, в самом деле, рассиживаюсь! Мне поторапливаться надобно.

Поднялся.

– Ты сразу в Киев, али как?

– Поначалу к родителям, проведать, что да как. Давненько не виделись. А уж потом и в Киев. Ну и богатыря вашего высмотреть попробую, раз обещался. Коли же случится, что я подался, а он возвернется, вы ему мной пригрозите. Скажите: наезжал, мол, Илья Иванович, проведал про поступок его, осерчал, встречи ищет. Что ежели хочет силушкой побахвалиться, так пусть равного себе поединщика высматривает. Меня, то есть.

На всякий случай столб сигнальный пошатал, вышку, ворота - все ли ладно. Вывел коня за частокол, попрощался сердечно с заставою, дальше тронулся. В сторону родимую. Не стал сразу коня в полный мах пускать; по сторонам смотрит - нет ли где следов богатыря проезжего?

Потом уже, как скрылась с глаз застава да лес впереди показался, махнул рукой на поиски, - нет следов никаких, не век же искать, - начал приторапливать. Ежели так плестись, нечего и думать к вечеру в родимый дом поспеть. И только было собрался дать коню полную волю, как вдруг услышал голос, вроде как даже и знакомый...

...Не ясен-то сокол по горам летал,

Летать-то летал, лебедей искал.

Он нашел-то их, нашел, на крутой горе,

Все сидят-то, сидят, словно бел снежок.

Изо всех одна, всех белей-бела...

Заслушался... А как смолкла песня, осадил коня, принялся осматриваться. Чудно: не видать никого окрест, но ведь пел же кто-то только что. Потом все ж таки углядел: возле самого леса, пятнышко движется, вот-вот скроется. Сам не зная, отчего, привстал в стременах, воскликнул: "Эге-гей!" так, что, казалось, земля затряслась, и вдогон припустился.

Чем ближе, тем яснее видать становится - вершник, при оружии. Уж не улыбнулась ли удача, уж не тот ли самый богатырь-обидчик? Трусит себе рысцой, будто не слышит, что кто-то его догоняет. Будто не ему кричат. Еще сокола на плечо посадил.

– Погодь, добрый человек, - окликнул Илья и пустил коня шагом, но так, чтобы нагнать.
– Не сочти за невежество, спросить надобно.

Остановился вершник, а как шагов с пяток до него оставалось, развернул коня. Смотрит Илья - что за чудеса, доспех у него обычный, оружие тоже, вот только лицо кольчужицей прикрыто, одни глаза видны. Молодые глаза, взгляд прямой. Развернулся и замер безмолвно, выжидаючи.

Илья тоже остановился.

– Ты, часом, не слыхал, песню вот только что пели?

А сам глядит - ну, точно, тот самый богатырь, как ему на заставе описывали. Один в один.

Подождал немного, молчит всадник. И на заставе давеча молчал, когда безобразничал. Без языка, что ли?

– Постой-ка, - говорит, - уж не ты ли тот самый невежда, про которого мне на стороже сказывали? Не ты ли людишек разобидел, ворота раскидал, вышку повалил?

Молчит всадник, только взгляд переменился, - был внимательный, стал колючий; холодом от него повеяло.

– Ты хотя молчи, хотя песни пой, - начал закипать Илья, - а просто так не отделаешься. Ишь ты, что удумал, силушкой похваляться. И перед кем? Не сыскал себе достойного поединщика? Так вот он я. Мне удаль свою покажи...