– Во! Во! Верные речи говоришь!
– И совестливым движением вкинул в пламя то, что держал в руках.
– Господи, прости нас, грешных!.. Закрывай, Шурик, топку, жарко! Упрел я...

И хихикающий Кулешов послушно закрыл заслонки, видя, как на пламенистом ожерелье рубинового огня...

В хорошую зимнюю погоду из окна нашей квартиры видна иголочка телебашни и поэтому телеприемник работает без общей антенны - сам по себе, амбициозный. Я болею гриппом, бью баклуши и смотрю текущую передачу, слушая:

– К большому сожалению, в силу временных причин, блядь, мне не удается присутствовать на заседании сучьего пленума. Но я внимательно ознакомился со всеми материалами, которые легли в основу плана будущего года...

По стране шла эпидемия гриппа, и большинство населения грипповало. Занеможил, истекая соплями, и тот, кто "в силу временных причин, блядь"...

Почему нам врут, мать вашу так, лекальщики нашей жизни! Это же какое-то национальное бедствие - ложь! Ложь во имя спасения? Ложью пропитана вся наша жизнь, как воском бумажные деньги, которыми мы расплачиваемся за коммунальные услуги своего стойла, пролетаризованный, нищий корм, веру, надежду и любовь. Почему те, кто наложил лапу на правду, считают, что они любят родину больше, чем кто-нибудь иной? И ежедневно вываливают на наши головы нечистоты лжи, шелуху недомолвок, огрызки одобрения, битые бутылки пустозвонства, провонявший фабрикованный фарш обещаний.

Мне даже по-человечески жаль того, кто прошагал тяжкий, выморочный путь к штурвалу власти, и вот оно в руках, колесо фортуны, ан нет - нет власти над временем и пространством, а есть больничная палата и медицинский аппарат, посредством которого можно поиграть со смертью, есть за окном безразличный, спивающийся люд, есть соратники, со сдержанным нетерпением ждущие конца, есть боль в организме, есть политиканствующие ретушеры, продающие за жиромассу все, что только можно пустить на продажу, даже жизнь...

к бабке смерть заносчиво не заходила - видно, случилась у нее незамедлительная, тяжкая, душегубная работа. И бабка была вынуждена продолжить свое присутствие в жизни. Питалась она бумажной коростой. Пол ею был покрыт до кровати - удобно, руку протянул и в рот питательный кусочек.

От такой калорийной пищи бабка частенько впадала в забытье - и казалось ей: она молодая, и бежит, и бежит, и бежит по чистому полю цветов в любовной потехе от уполномоченного, добрый он парубок, да нет у него буйной головушки - культя.

– А зачем нам, членам ВКП(б), голова?
– удивлялся он.
– Нам голова предмет необязательный.

– А как же целоваться?
– спрашивала бабка.

– Это есть пережиток прошлого, - рубил командирской саблей цветы поля.
– Это есть вредный пережиток!
– Убитые цветы кровопролитным потоком утекали в овраг, где уже бурлила и кружила заводями цветочная река.
– По законам мировой революции, - объяснял уполномоченный безграмотной селянке, - речка впадает в море, а море - в океан, а над океаном взойдет ослепляющее весь мировой беспорядок солнце свободы, равенства и братства!

Бабка заслушивалась такими организационно-хозяйственными речами и не замечала до поры до времени кобелиных усилий со стороны члена (б).

– Ой-ой!
– волновалась, когда замечала.
– В чем дело, любый?

– Не желаешь зародить новую счастливую жизнь во вред империалистическому окружению?
– грозно интересовался уполномоченный и шваркал саблей в ножнах.

И бабка желала:

– Давай уж, Петрович, назло всем врагам революции!
– И становилась в привычную рабоче-крестьянскую позу: рачком-с.

Меня, гриппозного, посещает Цава, он садится на кухне и жрет принесенные им же мандарины, орет, что все в порядке, он нашел человека, который устроит свидание со смертником Кулешовым.

– А он того?..
– хриплю из комнаты.
– Не подведет?

– Нет, он крепкий. Полковник. Дуб дубом.

– Я тоже хочу мандарин!

– Они холодные, грею.

– А когда встреча-то?

– Завтра. В двенадцать ноль-ноль.

– Завтра?
– удивляюсь.
– Я же болею!

– Жена пойдет.

– Я сам хотел.

– А тебя не пустят.

– Почему?

– Потому что!
– В двери появляется Вава.
– Не дыши в мою сторону!
– И швыряет оранжевые шарики.
– Потому что ты - никто!

– Как это?
– обижаюсь. И очищаю мандарины - у них чувствительный запах надежды.

– Не мог же я объяснить товарищу полковнику, что ты у нас творческий... м-м-м... субъект! Он бы меня не понял.

– А что он понял?

– Корреспондент газеты - это он понял.

– И за это самое?
– Я пощелкал пальцами.