Шрифт:
– Фи, как ты низко думаешь о людях долга.
– А как думать?
– Он - по убеждению, - сказал мой друг Цава.
"Кто сегодня исполняет смертные приговоры? Человек, состоящий на специальной должности, или просто дежурный сержант или офицер? Кто становится исполнителем приговоров - по долгу или по призванию? Чью совесть обременяем "законным убийством"? А если не обременяем ничью, то не значит ли это, что с нами самими что-то происходит?"
оба напарника по котельной были мертвецки пьяны. Сейчас, ребята, сейчас, говорил им Кулешов и ходил по котельной в ожидании нового огня. И заглядывал под скамью, где вроде бы лежал новорожденный. Кулешов думал, что младенец свалился под скамейку, и поэтому заглядывал туда. Но там был мусор. И Кулешов вспоминал, где сейчас лежит ребенок; он, наверное, упрел в углях, думал Кулешов и ходил, ходил, ходил по котельной, слушая музыку огня. Наконец он, подкормленный, взревел организованной силой - и Кулешов открыл путь к нему, и взялся за неладную тушу Глотова. Сейчас-сейчас, потерпи уж, говорил преступник и впихивал обмякшее тело в топку. Тело попыталось оказать сопротивление, однако Кулешов скоренько закрыл заслонки и удовлетворенно захихикал.
Потом снова беспокойно заходил в ожидании... И заглядывал под скамью, где вроде бы лежал новорожденный. И Кулешов вспоминал, где сейчас лежит ребенок; он, наверное, упрел в углях, думал Кулешов и ходил, ходил, ходил по котельной, слушая музыку огня. Наконец он, подкормленный, взревел организованной силой - и Кулешов открыл путь к нему, и взялся за неладную тушу Сушко. Сейчас-сейчас, потерпи уж, говорил преступник и впихивал обмякшее тело в топку. Тело попыталось оказать сопротивление, однако Кулешов скоренько закрыл заслонки и удовлетворенно захихикал.
Потом снова беспокойно заходил по котельной... и заглянул под скамью, где вроде бы лежал новорожденный. Кулешов думал, что младенец свалился под скамейку, и поэтому заглянул туда. И увидел - ребенка.
Нет. Это был мусор. Кулешов протянул руку и взял холодный щебень - и понял, что он, человек, тоже мертв.
Был вечер, когда вернулась О. Александрова. "Я замерзла, - сказала она и открыла ключиком ящик стола, - будь добр, купи бутылку коньяка". И я, разбитый гриппом, побрел в магазин. Там давились за мандаринами - у очищенных мандаринов странный привкус надежды. Можно было постоять в очереди и купить несколько килограммов надежды. Но я купил бутылку коньяка, потому что очереди за ним не было.
По заснеженным улицам было трудно ходить, и я смертельно устал.
– Включить свет?
– спросил я жену в темной комнате.
– Нет, спасибо, - ответила она.
– Я тебя ждал.
– Налей, - сказала она.
Я взял кружку и заполнил ее черной, как старая кровь, жидкостью.
– Спасибо, - повторила жена, и я услышал громкие рвотные звуки.
– Закуси!
– И протянул очищенный мандарин.
– Спасибо, - сказали мне.
– Спи, - сказал я и укрыл пледом умирающего человека.
– Прости, я ходила по улицам, по улицам, а там лица... лица...
У нашей нации лица приговоренных к насильственной смерти.
Я включил портативный диктофон, он напряженно зашуршал лентой, потом я услышал: металлический лязг... железо о железо... точно подергивание затвора винтовки... клац-клац-клац... шаги и снова клац-клац-клац... шаги... клац-клац-клац... шаги... клац-клац-клац-клац-клац...
– На все про все: пятнадцать минут, - раздался напряженный голос казенного человека.
– Спасибо.
Клац. Тишина. Тишшшшшшшшшшшшина - только шуршание ленты.
– У вас курить есть?
– проговорил ломкий испуганный голос.
– Вот-вот, пожалуйста.
– Голос жены.
– Спасибо.
– А ругаться не будут?
– Не. Нам, смертникам, поблажку делают.
– Вы... вы так спокойно говорите?
– А вы кто?
– Из газеты, корреспондентка.
– А?.. Только я на героя-то не больно похож, больше на зебру... Кашель.
– Чер-р-рт, отвык.
– Ваше дело в Верховном суде, я знаю...
– А что там?
– Где, в суде?
– На воле.
– З-з-зима.
– И снег идет?
– Идет.
– Я зиму люблю. Помню, катались на санках, маленькие, с горы, и выезжали с горы-то прямо на дорогу... А там машины... И вот я под передними и задними колесами грузовика проскочил, понимаете, случайно, честное слово. Понарошку бы ни за что...
– Понимаю.
– Только вот, оказывается, от судьбы не отскочишь.
– Все будет хорошо.
– Да?..
– Но вы же... вы же... вы же?
– А что я? Убивец.
– Но... но...
– Вот убей меня, а понять не могу - зачем я их тогда... зачем?.. Жили бы все... Как наваждение...
– Как наваждение?
– Точно!
– И никогда бы, простите, не повторили?
– После камеры - никогда.
– Страшно?
– Не. Привыкаешь. Ходишь как в вате. Тут вроде как коммунизм: кормежка бесплатная и делать ничего не надо.
– Это не коммунизм.
– Ну рай!.. Вот только плохо - ждешь-ждешь-ждешь...