– Что?
– Он ничего не понял, придворный шут, мечтающий о власти. Он пожал плечами и ушел, решив, вероятно, что мертвец заговаривается.

Разумеется, у меня был шанс выжить. Но от одной мысли, что меня положат на клейкую клеенку, оголят взрослый зад и в анальное отверстие будут проталкивать резиновый шланг для дезинфицирования... Нет, лучше смерть.

Или я не хочу больше жить вместе с терпеливым, Богом проклятым, затравленным, святым народом, давясь брикетами из очередных обещаний и новых надежд.

Над кремлевскими куполами зависли два вертолета. Медленно присели на брусчатку. Лопасти гнали мусорный ветер в лица встречающих. Наконец механический рев прекратился - из бортов запрыгали люди, среди них были Загоруйко и его друзья, которые оказались участниками столь эпохальных событий.

На столичной площади, где в центре, как символ тоталитарного прошлого, возвышался гранитный постамент, митинговали люди с алыми стягами. С кузова грузовичка выступал лысоватый человечек с воодушевленно-лживым личиком. Из шипящего динамика неслась позабытая революционная песня: "Мы наш, мы новый мир построим..." Под нее с хрустальным звоном молотили витрины буржуазных магазинов. Начиналась старая эпоха нового хаоса, разрухи и революционной целесообразности.

От уходящего солнца горят кумачом кремлевские купола и речная излучина. Тихие печальные коридоры державной власти. В одном из кабинетов нервничает Загоруйко:

– Теряем время. Сколько можно смотреть про Болванов? Не понимаю? Сами они там... болваны, что ли?

– Виктор Викторович, потерпите, - умоляет Вика.
– Вопрос трудный. Решается судьба страны.

– Прекратите меня учить!
– пыхает гений.
– Кто вы такая? Пигалица, понимаешь! Безобразие! Судьба страны вот здесь!..
– больно хлопает себя по лбу.
– И всего мира!.. И прекратите плакать!..

В это время дверь в кабинет открывается, на пороге - Ванюша и Любаша, глупо ухмыляющиеся. В их руках графин и стаканы.

– В чем дело?
– настораживается Ник.
– Водку нашли?

– Не, это вода, - отвечает Ваня.
– Я ж побожился не пить проклятую.

– А что тогда?

– А это... никого нет. Нигде. Пусто!

– Ни души, - подтверждает женщина.

– Ни души?
– переспрашивает журналист.
– Следовало этого ожидать. Что будем делать?

И как бы ответом на этот вопрос раздается знакомый далекий гул, как при землетрясении, - это гул победного марша.

Воздушный лайнер заправляется перед полетом. Пассажиры, они же сотрудники международного корпункта, а некоторые из них агенты ЦРУ, нервничают, глядя в иллюминаторы: вечерняя синь горизонта окрашивается кровавыми всполохами. По проходу между рядами торопится человек с военной выправкой и спутниковым телефоном:

– Вас, шеф!

– Кто?
– Руководитель затравленно смотрит на трубку.
– Меня нет.

– Это агент SWN-JEL-2477.

– О Боги! Откуда?

– Из Кремля, сэр.

В одном из кремлевских кабинетов проистекал скверный скандал. Виктор Викторович Загоруйко решительно отказывался покидать пределы своей любимой страны.

– Никуда я не поеду! Лучше погибну вместе с родиной. Она у меня одна.

– Ну хорошо, - сказал на это Ник.
– А кто ее спасать будет?

– Не знаю.

– А я знаю: ты, Виктор!

– А я не знаю, как ее спасать!
– отрезал Загоруйко.
– Все, счастливого вам пути.

– Тогда извини.
– И классическим ударом в челюсть журналист отправляет химика в угол.

Ошеломленный ученый упал, ломая стулья. Женщины ахнули и попытались оказать ему помощь. Виктор Викторович отбивался от них и ныл в голос:

– Вот так, да? Такая, значит, у вас свобода слова: бить человека по зубам!
– Стянул с плеч замызганный рюкзачок, закопошился в нем.
– Если и ЭТО разбили!.. Тогда я вообще не поеду в вашу страну свободы... свободы...
– И неожиданно осекся на полуслове.

Впрочем, Виктора Викторовича не слушали. Подхватив ученого под белы ручки, его товарищи поспешили вон из кремлевского кабинета.

Я, Автор, прерываю свой нетленный труд по причине отсутствия денег. Они нужны для приобретения моим новым людям (по списку жены) пеленок-распашонок, чепчиков, подгузников, ползунков и проч. И поэтому, удушив все свои принципы, звоню по телефону благодетельному В.Б. и прошу халтуру. И получаю в издательстве чудовищных размеров рукописный фолиант отставника внутренних войск. Человек я добросовестный и пытаюсь читать всю галиматью, однако через час ощущаю головокружение и ненависть к печатному слову и к самому себе. Сообщаю В.Б. о своей непрофессиональной немощи. Ты что, удивляется он, прочитай первые десять страниц, последние десять и глянь в серединку - и пиши. Неудобно, отвечаю. Неудобно знаешь что, спрашивает. И вообще, как ты относишься к составлению сборника? Как? Давай-ка составим хороший сборник; кого можешь предложить из своего поколения? Я мычу нечто неопределенное, потом вдруг слышу, как мой проклятый язык лепечет имена П.А., Л.Б., В.П., В.Б. Я же не из вашего поколения, удивляется В.Б. Нет правила без исключения, твердо стою на своем. Ну что ж, достойные имена, говорят мне. Желаю успеха!