Нет, вряд ли. Даже если я очень захочу, то ни за что не вспомню, какого цвета глаза у Сальвера. И мальчики школьного возраста привлекали меня только в школьные годы исключительно с разницей не более двух лет. Из головы не выходил тонкий меч, который всё время куда-то исчезал, а после таким же таинственным образом появлялся из ниоткуда. Не воспользоваться моментом и не спросить было бы глупо.

– Лорд Сальвер, -- я тихо обратилась к юнцу; тот удивился, но быстро сделал вид, будто далеко не в первый раз слышит от меня уважительное обращение.
– - А что у тебя за оружие? Сталь, верно?

– Тормаш...
– - смакуя, также негромко протянул Реймун.
– - Прошло не так много времени, как я его получил.

На этом разговор закончен, потому что что-то пошло не так. Откуда-то из-за спины появился лорд Пеш, нагоняя нас верхом на Ларе, на котором мне уже довелось прокатиться. Зачем и как меня незаметно пересадили остаётся загадкой. Но суть в том, что оба лорда чем-то обеспокоены, и я не имею ни малейшего понятия, что произошло. Чёрный конь фыркал, остановившись, и цокнул копытом пару раз о каменистую тропинку, по которой мы ехали. Ларе также остановился рядом с нами.

Тонкий меч, названный тормашем, беззвучно выскользнул из пояса тулузы. В голове не укладывалось: как можно закалить сталь, чтобы она так гнулась и возвращалась в исходное состояние. Способен ли вытворять такое алюминий, я не возьмусь утверждать, но, на первый взгляд, меч кажется достаточно лёгким. Надаль Пеш вынул свой тормаш тем же образом, но вымерял каждое движение, попутно отслеживая обстановку. Сальвер тоже не терял голову, не отвлекаясь ни на секунду.

Невидимый враг появляться не спешил. Судя по реакции деревенских на возможность смерти Реймуна Сальвера, мальчишка заслужил славу неслабого воина и серьёзного противника. И ещё это "я его получил" -- о тормаше. Значит речь идёт о награде за определённые заслуги перед... кем?... владыкой, заседающем в столице в окружении советников? Ни разу за прошедшие сорок лет не задумывалась, что об этом мире я не узнала ровным счётом ничего, исключая минимум информации о Приючье. Сальвер плотнее прижал меня к себе, удерживая за талию.

Костлявая ладонь, свободная от оружия, легла мне на глаза, а голос произнёс: "Если бы ты могла этого не слышать" -- с той же интонацией, что и при объявлении благодарности с оголённым кинжалом, приставленным к спине. "Хотя бы не увидишь". Придерживать тело и закрывать глаза одной рукой оказалось совершенно невозможно -- поясом тулузы мне завязали глаза, а рукой прижимали к себе. Конь по кличке Дуат, как я услышала сейчас, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, покачиваясь.

Жёсткий пояс неприятно холодил лицо, а пошатывание Дуата, принимающего удобную позицию, страшило больше лежащего на столе синеватого худого трупа юного Сальвера. Но он прав: не стоило мне слышать шум приближающихся врагов в количестве большем, чем пара штук. Их лошади ржали. Я уверена, что чужие, считая, что Ларе и Дуат не стали бы отвлекаться от задачи. Они -- два боевых коня.

Дуата заносило из стороны в сторону, но рука Сальвера уверено лежала у меня на животе и... поглаживала? Он сражается, играючи? Мне стоило увидеть происходящее. Я потянулась к повязанному на глаза поясу, но меня резко оборвали на половине и жарко прошептали: "Какая же ты любознательная. Но сейчас не к месту".

И вот сейчас я полностью убедилась в том, что Сальвер польстился на меня. Уж лучше бы продолжал называть ведьмой -- ребёнку простительно, но малолетний поклонник, пускай лорд, не является верхом девичьих мечтаний. Особенно учитывая его начальную стадию анорексии после болезни. Его хочется не приласкать, а покормить. Если уж целовать, то только в щёчку или в лобик! Стоит надеть обувь на высокой подошве, и я буду выше него.

Лязг стали прекратился.

Лорды перекинулись парой слов, и два боевых коня понесли наездников вперёд по тропе. Сальверу некуда складывать тормаш, значит он несёт его в руке, попутно придерживая уздечку. Снимать повязку с глаз не позволили всё равно, хотя отъехать к этому времени мы должны были прилично. Пока ещё невинные приставания, не встречающие протеста, в любой момент могут превратиться в натуральное домогательство.