Что на этих курсах, как поставлено дело, никто ведь не знал. В распоряжении сплетников только и было, что случайно оброненная фраза:

— Твоя будто с цепи сорвалась.

Этими словами Аусеклиса уколол однокашник по институту. Приехал в хозяйство выпросить семена. Вырвался на денек с лекций. Кто его тянул за язык? Мужчины так не поступают. Даже когда действительно есть причина. Как знать, может, болтун этот в студенческие годы сам имел виды на Мету и получил вежливый отказ. А может, ляпнул просто так, без всякого злого умысла. Разве нельзя пошутить над порядочным человеком, пустить какой-нибудь забавный слушок? Сильному ведь не во вред — как с гуся вода.

Аусеклис в том же тоне отшутился. Правильно, мол, делает. Пусть женушка развеется. А то прикована к детским кроваткам, только и делает, что успокаивает, укладывает спать, рассказывает сказки.

Но Аусеклис был Аусеклис. Слова запали в память. Не то что в одно ухо влетело, из другого вылетело. Ранили глубоко и больно. Как можно так говорить о его Метыне! Неужели он не знает своей жены? Такой нежный, ласковый комочек, а выкатился из объятий — и сразу потянулся к другому? Инженер в своем разгоряченном воображении явственно ощущал того, чужого, кто пристает к его женушке. Его Мете-Метыне.

Но было ли это приставанием?

Всегда кто-то стоит или сидит рядом с кем-то. Иначе быть не может, когда люди собираются вместе. Им хочется поговорить, поспорить или просто вместе послушать других. Мета и Ингар были, как говорится, из одного оркестра. Стоило сесть на скамью академии, как тотчас к ним вернулся студенческий задор. Обоих словно кто-то под мышками щекотал. Словно то были не глава семейства и не мать двух детей, жена солидного мужа. В дни усовершенствования сидели рядом озорники, мастера на всевозможные розыгрыши. Шумные, смешливые. Сыпали остроумными репликами, задавали наивные вопросы со столь серьезной миной на лице, что остальные покатывались со смеху.

В каждом человеке сидит озорник. В ином — затаившись, как мышка в норке, пока раз! — и не вышмыгнет. Ингара в студенческие годы озорство загнало на столб. В центре города в вечерний час, когда по тротуарам еще прогуливаются люди. Ингар обещал товарищам по общежитию, что в течение десяти минут будет приветствовать каждого прохожего, сидя верхом на фонаре. Пятеро гуляющих закинули голову и прибавили шаг. Шестым оказался проректор академии. Поднял шляпу и любезно ответил на приветствие. Прошло всего восемь минут. Верхолаз сполз со столба и стал ждать, что принесет ему день грядущий. Проректор хранил молчание. Заговорил он только на выпускном вечере за столом:

— Приятно сознавать, что студенты оказывают преподавателям знаки уважения в любой ситуации, даже будучи выше профессорской шляпы.

Проректор лишь повернул свою шею в сторону Ингара. Но все вспомнили и поняли.

Восхождение на столб легло в золотой фонд студенческих шалостей. А профессорский жест — в собрание анекдотов о преподавателях: «…а профессор поднял шляпу и сказал «здрасьте!».

Мета в фонде студенческой классики ничего не оставила. Девичье обаяние туда не зачисляют. Хотя им, смеющимся и дразнящим, можно было бы наговорить тысячи благодарностей. За то, что дарили хорошее настроение, когда небо заволакивало тучами.

Мета и Ингар на курсах являли собой идеальное содружество. Никакого соблазна приближаться к рубежу, за которым подстерегает опасность. Они дурачились. И в этом отношении прав был старый приятель:

— Твоя словно с цепи сорвалась.

Понимай, как хочешь. Муж, у которого жены нет дома целую неделю, может додуматься черт знает до чего.

Не исключено, что приятель вовсе не хотел подпускать Аусеклису шпильку и не мстил Мете за отказ. Он лишь попытался в двух словах передать царившее в академии настроение, когда собираются вместе выпускники разных лет, чтобы на скамье родной альма-матер расслабиться и тряхнуть стариной.

В очередное воскресенье Мета приехала домой. Аусеклис старался себя сдерживать, упреки подавал в обертке любезностей. Нервозность мужа, однако, выдала себя при первом же слове «Мета». Куда девалось ласковое — Метыня!

Мелкая соринка попала между ними, царапала.

Мета вернулась в академию притихшей.

Ингар высказал предположение на всю аудиторию:

— Одно из трех. Или муж замучил любовью. Или, напротив, был слишком сдержан. Или же — напроказничал.

И под всеобщий смех жизнь на курсах снова вошла в свою колею.

Другим казалось, что Мету угомонила Ингарова буйность. Когда двое соревнуются, кто кого перешумит, один должен сдаться.

Курсы закончились. И как неизменно бывает в таких случаях, всем хотелось еще раз когда-нибудь собраться вместе, чтобы снова раздуть огонь в походном костре. Но обычно редко когда это удается. Каждый, словно зубчатое колесо, попадает в свой механизм, а вырваться из него почти невозможно.

Ингар, беспокойная душа, правда, позванивал кое-кому. Здравствуй. Привет. Несколько слов посредине. И на этом кончалось. Пробовал связаться и с Метой.