Царь не может успокоиться, в нём всё ещё клокочет гнев против изменника, во всех бумагах, вышедших в тот день из-под его руки, он уничтожает Мазепу, разоблачает его хлёстко и зло перед всем народом. Но и этого ему кажется мало. Он решает устроить Мазепе публичное свержение с гетманского престола и казнь. Пусть пока символическую, но казнь.

И он опять за листом бумаги, где пишет подробно придуманную им тут же процедуру всенародного бесчестья изменнику:

«...Оную рисованную персону Мазепы надлежит пинком сбросить с высокого крыльца и волочь по праху её, плюя на неё и обливая нечистотами...»

Что и говорить, фантазия у Петра на представления и лицедейства богатая была и щедрая сверх меры...

Царю доложили, что прибыл к нему казачий полковник Скоропадский. Пётр, отложив перо, встретил полковника вопросительным взглядом: «Ну?»

— Государь, надо тебе к старшине, ушедшей с Мазепой, письмо написать с прощением им вины, коли воротятся, отстанут от изменника.

— Раз ушли с ним, значит, и они изменники.

— Нет, государь. Многие ушли с ним из боязни, считали всесильным его. Чему и ты немало поспешествовал. Меня ведь тоже Мазепа звал за собой. Вот.

Скоропадский подошёл к столу и положил перед царём лист бумаги, сохранявший перегибы пакета, сказал:

— Прочти, государь.

— Что это?

— Письмо ко мне гетмана Мазепы.

— Бывшего, полковник... бывшего, — сказал Пётр, подвигая письмо ближе.

Он быстро прочёл его, поднял потемневшие глаза на Скоропадского.

— И ты знал, что готовится измена? — спросил, заикнувшись от сдерживаемого гнева.

— Знал, государь.

— И промолчал?

— Промолчал, государь.

— Почему-у? — прищурился недобро Пётр.

— Дабы голову сберечь, — горько усмехнувшись, отвечал Скоропадский.

— Т-так, — протянул Пётр, как-то сразу смешавшись. — Так, так, так.

Он снова взглянул на письмо, а когда поднял опять глаза на полковника, в них светилась уже некая хитринка.

— А ведь ты молодец, Иван, что смолчал. Умница. Не дал мне на душу ещё одного греха принять.

— Я тоже так думаю, государь. А мою верность тебе ты на Стародубе проверил.

«Так вот кто будет у меня гетманом, — подумал вдруг радостно Пётр. — Сам Бог послал мне его, да ещё с мудрым советом. Обязательно в день свержения и казни Мазепы провозгласим гетманом его — Ивана Скоропадского».

Хотел царь до времени умолчать об этом, но не удержался, прощаясь, спросил полковника:

— А что, Иван Ильич, ты б удержал булаву? А?

— Если дашь, удержу, Пётр Алексеевич, — серьёзно ответил Скоропадский.

Поздно вечером прискакал один из лазутчиков из-за Десны, ведший неустанно наблюдение за шведским лагерем.

— Государь, король сбирается на Новгород-Северский идти, уже авангарды выслал.

— Господи! — вдруг взглянул Пётр на образ, висевший в переднем углу. — Спасибо за чудо, кое ты даруешь нам, — и трижды перекрестился истово.

Лазутчик в недоумении смотрел на царя, не понимая, о каком чуде идёт речь. Ведь швед отправляется Новгород-Северский добывать, а это ж в трёх милях от Погребков — царской ставки. Какое здесь чудо?

Но Пётр-то знал, какое это чудо, ведь он с утра молил Бога, чтоб не поворотил король на Батурин или, на худой конец, помедлил чуть. А тут поворот, да куда — в обратную сторону.

— Господи, спасибо тебе за чудо сие.

Так никогда и не узнал царь, что не Господь обратил Карла в другую сторону, а неуёмная жадность Мазепы, пожалевшего свои запасы, неумная хитрость старого интригана, перехитрившего самого себя.

Меншиков ускоренным маршем шёл на юг из Горска, делая остановки только для кормления лошадей. В пути он получил приказ царя «доставать Батурин», а также отрядить генерал-майора Гордона для задержания шведов на переправе через Десну.

Светлейший знал, насколько царь обеспокоен этим маршем, и поэтому каждый день слал к нему по нескольку нарочных с сообщениями о своём местонахождении.

Царь возвращал их с краткими записками: «Изволь спешить с наивозможным усердием»; «Того ради ежели к сей ночи или поутру совершить возможно, с помощью Божией оканчивай».

И наконец к вечеру первого дня ноября Меншиков подошёл к Батурину. Ворота были закрыты. На приворотной башне стояли полковник Чечел и несколько сотников.

— Открыть ворота! — властно потребовал Меншиков.