— Там, государь, может быть и генерал Крассау, — заметил Гольц.

— С генералом Крассау будь аккуратнее. Это швед, а значит, драться умеет. С поляками вступай в баталию безбоязненно, а со шведами не увязай. Действуй налётами. Теперь тебе, Борис Петрович, — поворотился царь к Шереметеву. — Продолжай с королём те же обороты, ходи рядом, тревожь, не давай ему покоя. И ещё, господа генералы, стыд головушке, от шведа дезертир пошёл, а мы его обдираем. Вот ты, генерал Боур, прислал мне на допрос дезертира, а сам у него платье отобрал и лошадь. И как, на это смотря, другим к нам переходить? А? Если кто на сие дерзать впредь будет, того бесчестить буду.

— Но я ж воротил ему всё, — сказал Боур.

— Воротил, но лишь с моего указу. А это не дело — по всякому пустяку царского указу ждать. Нам шведам уподобляться не пристало. Я десять твоих офицеров, Борис Петрович, отдал под суд за обиды населению малороссийскому. И впредь кого замечу в грабеже, строго карать буду — вплоть до отнятия живота.

— За каждым же не уследишь, государь, — сказал Шереметев.

— Следить не надо. А вот к слезницам и жалобам местного населения слух иметь обязан, дабы встречали нас не с опаской, но с радостью.

Указав едва ли не каждой дивизии её место в зимней кампании и определив всем задачи, царь наконец распустил военный совет.

— Ты останься, Данилыч, — сказал он Меншикову, хотя тот, кажется, и не собирался уходить. — И ты, Гаврила Иванович. Сейчас полковника Апостола послушаем. Зови его, гетман.

Даниил Апостол был высок, широкоплеч, в казацком жупане, но без сабли.

— Садись, Полковник, — кивнул ему Пётр на лавку и, дождавшись, когда тот усядется, спросил: — Ну так как там дела, расскажи?

— Худые там дела, государь.

— Знаю. О том денно и нощно сам пекусь. Что Мазепа?

— Мазепа в отчаянье, ваше величество. Он мне вам велел передать...

— Он? Мне? — удивился Пётр.

— Да, вам. Но одному чтоб, с глазу на глаз. — Апостол покосился на Головкина.

— Говори при них, они — это я. А граф с Мазепой давно возится. Верно, Гаврила Иванович?

В вопросе царя, в его интонации Головкину слышался упрёк: мол, ты вёл следствие, ты судил доносителей на Мазепу.

— Верно, Пётр Алексеевич, я уж хотел забыть про него. А оно, вишь, опять себя выказывает. Говори, полковник, что там велел Иуда нам передать.

— Он хочет назад.

— Назад?! — поразился Пётр. — Нет, ты слышал, Гаврила Иванович? Данилыч? Назад. А! Каково?

— Да, государь, как токмо к нам пришли ваши письма о прощении всех, кто за месяц отстанет от Мазепы, так и он вдруг нет-нет стал поговаривать о возвращении.

— Но сии письма не для него, а для вас — старшины и рядовых казаков — писались. А Мазепа предан анафеме, полковник, ему оборота нет.

— Я тоже ему говорил, государь, мол, тебя, Иван Степанович, вряд ли простит. Но он своё. Я, мол, с таким презентом явлюсь, что мне всё воротят — и гетманство, и кавалерство Андрея Первозванного.

— Сие прелюбопытно, — сказал Пётр и даже заёрзал в кресле. — И что это за презент?

— Сам король.

Царь, граф и светлейший переглянулись в великом изумлении.

— Да, он обещает пленить короля и привезти его тебе, — продолжал Апостол. — И тогда, мол, война сразу кончится.

— Ну, братцы, — сказал Пётр, — такого оборота я даже от Мазепы не ожидал. И что ж его подвигло на столь смелый и коварный план?

— Одиночество, государь. Да, да. Он думал, что за ним пойдёт вся Украина, весь народ. А никто не пошёл.

Мало того, украинцы бьют шведов. И король за это Мазепу упрекает, мол, обещал войско. Где оно?

— Да, — заметил Пётр. — На украинский народ нам обижаться грешно, так бьют шведа, лучшего и желать не надо. А Иуда, оставшись в одиночестве, решился другого господина продать. Славно, славно. Ну что, граф, может, найдём тридцать сребреников Иуде?

— То всё слова, государь, — ответил Головкин. — Пусть свой план на бумаге изложит, вот тогда бы мы...

Головкин неожиданно умолк, дабы не выдавать свои мысли при постороннем, тем более он видел, что царь догадался, о чём хотел сказать граф. Им требовалось именно письменное подтверждение очередной подлости Мазепы, дабы разоблачить его не только перед народом, но и перед шведами.

— Он на сие не пойдёт, — сказал Пётр. — Слишком хитёр. Но попробовать надо. Ты найдёшь человека отправить ему наши условия?