Меншиков схватил ведро с верёвкой, кинул его в воду, зачерпнул, поднял на борт почти полное. Спросил:

— Хватит?

— Более чем достаточно, — улыбнулся Левенгук и достал из кармана стёклышко и два кубика. Кубики он положил на крышу рубки, на них стёклышко, на которое капнул каплю с пальца, омочив его в ведре.

— Смотрите сюда, ваше величество. Вы берёте микроскоп вот так, подносите его к глазу и приближаетесь к этой капле. Вот так, как я.

Левенгук, медленно склоняясь над стёклышком, держал дощечку перед левым глазом.

— Примерно вот так, — он замер над самым стёклышком с микроскопом в руке.

— И что я там увижу?

— Вы увидите животный мир, ваше величество, который мы не можем увидеть простым глазом.

Пётр взял из рук Левенгука дощечку-микроскоп и, точно повторяя движения изобретателя, осторожно склонился над стёклышком и замер, затаив дыхание.

— Доннер веттер, — прошептал он восторженно. — И это в чистой воде?

— Относительно чистой, ваше величество.

— Алексашка, Гаврила, посмотрите-ка.

Пётр подал Меншикову микроскоп, начал учить тут же:

— Да не так, вот так. Наклоняйся... Вот, вот. Видишь?

— Вижу, мин херц. Мама родная, и мы это пьём?

Пётр повернулся к Левенгуку:

— В чём секрет вашего микроскопа, Антон Иванович? Это же чудо. Никогда не подозревал, что в чистой воде водятся животные.

— Всё дело в увеличительном стекле, ваше величество.

— Но вот в зрительной трубе тоже ведь увеличительные стёкла, однако ж они увеличивают всего в несколько раз.

— Там большие, широкие стёкла, а мои стёкла не более горошины, но зато более выпуклы. И заметьте, чем оно меньше, тем больше увеличивает. Вот то, в которое вы смотрели, увеличивает примерно в двести раз. А вот это почти в триста.

Левенгук извлёк из кармана дощечку, завёрнутую в мягкую фланель.

— Посмотрите через этот.

Все начали наперебой рассматривать в микроскопы соскобы с зубов, слюну, опять воду. Восторгам и восклицаниям не было конца. Наконец Пётр спросил:

— Антон Иванович, а вы не пытались что-нибудь ещё рассматривать?

— Разумеется, пытался.

— Что, например?

— Я рассматривал под микроскопом строение растений, мышц животных, даже срезы кишок.

— Ну и что?

— Я подробно описал это в книге, ваше величество. Она была напечатана три года назад.

— Я могу иметь эту книгу?

— Я подарю её вам, ваше величество. Но напечатана она на латинском языке.

— Ну и что? Разве мы не переведём её? Антон Иванович, вы совершили настоящее чудо, открыв нам неведомый животный мир. Неужели у вас действительно нет своей лаборатории?

— А к чему она мне, ваше величество?

— Как? Вы же учёный. А каждый учёный должен иметь лабораторию.

— Простите, ваше величество, но у меня нет того образования, какое положено иметь учёному. Я просто любопытный.

— Мне бы таких любопытных! — воскликнул Пётр. — А что? Антон Иванович, едемте в Россию. А? Я создам вам все условия для работы, у вас будет своя лаборатория, хорошее денежное содержание.

— Спасибо, ваше величество, за столь лестное предложение. Но я слишком люблю свой Делфт, меня манили в Амстердам, но я отказался.

— Неужели вам, Антон Иванович, не интересно попутешествовать, посмотреть мир?

— Ваше величество, вы только что говорили, что я открыл для вас неведомый мир. Это и есть мой мир, — улыбнулся Антони. — Мир Левенгука. Спасибо ещё раз за лестное предложение, но мне достаточно этого мира, ваше величество. И не забывайте, что я уже не молод. А старику лучше уж прижать задницу и сидеть на своей печке.

— Жаль, очень жаль, — сказал Пётр. — Вы бы у нас были первым учёным. Мы бы создали вам такие условия...

— Спасибо, ваше величество, за столь высокую оценку моего труда.

— Антон Иванович, продайте мне какой-нибудь ваш микроскоп.

— Я готов подарить его вашему величеству.

— Э-э, нет, Антон Иванович, слишком большой труд вложен в них. А всякий труд требует оплаты.

— Ну что ж, — вздохнул Левенгук, — покупайте.

— Сколько?

— Не знаю, ваше величество, ведь в нём моя душа, а её трудно оценивать. Даже, я бы сказал, грешно.

— Ладно. Грех будет на мне. Тысячи гульденов будет достаточно?