— Ну хорошо, — попробовал начать он. — Между мужем и женой всякое бывает, ссоры и разлад тут в порядке вещей, как и наоборот.

У него чуть было не вырвалось «как и любовь», но в последнюю секунду он успел проглотить это слово, в котором ему виделась ловушка, жадно подстерегающая его всю жизнь. Он срочно заслонил это слово другим: «наоборот», так-то лучше.

— Но не ненависть, — проговорила она.

— Какая ненависть? — удивился он. — Ничего подобного, поверь.

Неужели она действительно не понимает, что он не может не лгать и что именно она вынуждает его к этому чаще других?

— С какой стати мне тебе лгать? — спросил он.

— Тогда обещай, что никогда этого не сделаешь.

— Но как? Не клясться же?

— Поцелуй меня.

Он наклонился к ней, и их губы соприкоснулись мягко и нежно, но робко и как-то уж слишком торжественно, и казалось, нет силы, способной хоть что-то в этом изменить. Она закрыла глаза, и уже одно это было ошибкой.

Немного погодя они, скользя, спустились по песчаному откосу и направились к дому. В туфли набился песок. Окно их спальни было распахнуто настежь. В комнате, наверное, опять полно мошкары.

— Завтра мы целый день будем одни, — сказала она. — Кристоф собирается взять напрокат велосипед, а Ютта и Андреас поедут во фьорд и берут отца с собой.

— Постой, ведь завтра солнцеворот?

— А как же. Вечером все поедем на пляж. На закате устроим большой костер. Я уже сказала Ютте, чтобы потом они приходили к нам.

С большей охотой он бы пошел праздновать к Ютте и Андреасу, но Элизабет, видимо, все уже продумала и организовала. Наверное, ей не хотелось снова оставлять Кристофа и Патберга одних. На подходе к дому она взяла его под руку и на секунду заставила остановиться.

— Что мы с тобой завтра будем делать?

— Бездельничать. Читать. Я два детектива купил.

— А после обеда поедем на море?

— Там видно будет.

Когда они вошли в темный дом, навстречу выбежала Бесси, виляя хвостом и требуя от Элизабет ласки. Та склонилась над собакой, обхватила ее голову, принялась гладить по спине и бокам. Стоя над ними, он бездумным взглядом взирал на эту сцену.

— Иди первый в ванную, — шепнула Элизабет.

Он кивнул и молча направился в ванную, слыша, как у него за спиной Элизабет говорит собаке что-то ласковое. Вымылся он наспех, стараясь не шуметь, тщательно обмыл только потные ноги. Здесь, на отдыхе, снова дала о себе знать его давняя неприязнь к своим скрюченным пальцам. На пляже, где все бегали босиком, он неизменно появлялся в кедах, хотя в них прели ноги и он натирал водяные мозоли.

— Зачем ты их носишь? — спросила однажды Элизабет. — Это же такая ерунда. Никто не смотрит на твои пальцы. А мне это вообще ничуть не мешает.

Тебе — нет, подумал он. Но когда он бывал с другими женщинами, то всячески старался скрыть этот свой изъян. Быть может, Элизабет даже хочет, чтобы у него было увечье пострашней, тогда бы она окончательно прибрала его к рукам. Сама того не сознавая, она, возможно, желает ему бед и неудач.

Он прислушался. За стенкой, в гостиной, Элизабет о чем-то говорила с Патбергом, — тот, видимо, спросонок был немного не в себе. Он бормотал что-то невнятное и, похоже, не вполне понимал свою дочь, потому что теперь она говорила, отчетливо выделяя каждое слово.

— Во фьорд, — повторяла она, — вы поедете во фьорд. После завтрака они за тобой заедут.

Патберг в ответ что-то пробормотал — то ли не понял, то ли не соглашался.

— Во фьорд. Там, говорят, очень красиво.

Снова послышалось ворчливое брюзжание.

— Нет, — ответила она, — устроите пикник. Где-нибудь на берегу.

Она говорила уже довольно громко. Видимо, Кристоф тоже проснулся, Спать в одной комнате со стариком — непонятно, как он вообще это выдерживает.

— Нет, — снова увещевала Элизабет, — тебе это вредно. Тебе нельзя так волноваться.

И вдруг с удивительной отчетливостью Фогтман услышал, как Патберг сказал:

— Возмутительная наглость, — а потом повторил еще громче: — Возмутительная наглость!

Он знал, что Патберг имеет в виду его и нарочно говорит громко, чтобы он услышал.

— Возмутительная наглость! — выкрикнул старик в третий раз.

Элизабет теперь отвечала тише, вынуждая, видимо, и отца понизить голос. А может, не хотела, чтобы муж из ванной расслышал ее слова. Вот черт! — думал Фогтман. Как же я теперь выберусь? Меньше всего ему хотелось встревать в семейную сцену.

Теперь он слышал, как Элизабет успокаивает старика, оттесняя его обратно в спальню. Голоса доносились уже с другой стороны, к ним примешивался и голос Кристофа. Но разобрать ничего было нельзя. Видимо, они говорили тише, придвинувшись друг к другу. Наконец-то, никем не замеченный, он смог пройти через гостиную в спальню и лечь. Отсюда их голоса слышались разборчивей. Речь шла о таблетке снотворного, которую в порядке исключения собирались дать старику. Мне тоже таблетка не помешала бы, подумал он, натягивая на голову одеяло. И ему захотелось уехать далеко-далеко, прочь из этой жизни, прочь отсюда.