Фогтман оторвался от книги и посмотрел на заснеженные холмы Нижней Баварии, проплывающие за окном вагона-ресторана. Он ездил на важное совещание в свой банк, в Зигбург, и теперь возвращался в Мюнхен. Недавние события словно призрачной дымкой подернули картины изображенного в книге края, мрачного и напоенного солнцем.

Заир — страна в сердце африканского континента, величиной почти равная Центральной, Западной и Южной Европе вместе взятым и потенциально одна из богатейших в Африке — виделся автору как огромная плоская чаша с приподнятыми краями, окаймленная пологими возвышенностями и горными кряжами, самый мощный из которых протянулся на востоке. Там, за цепью озер Восточно-Африканского грабена, более чем на пять тысяч метров вздымался к небу пик Рувензори, чьи снега царили над поясом влажного леса. Фогтман отчетливо представил себе, как сверкает над серо-зеленым лесным морем белая вершина, а в ушах его прозвучали странные слова: человеку всегда видна только верхушка айсберга.

Глетчер Рувензори преобразился, блеснул синеватой зеленью разлома, поплыл, иззубренный, средь бурного серого моря, средь круженья озерных птиц. Верхушка айсберга, белое свечение опасности. Безмолвное напоминание о чьих-то словах. Видно всегда только то, что над водою.

Хартвих — вот кто это сказал. Директор Хартвих, с которым он уже лет пять обсуждал все свои финансовые проблемы, но на сей раз так его и не понял. Хартвих любил такого рода образные выражения. Однако же явно удивился, когда Фогтман выложил перед ним копии заирских векселей и сопроводительных документов. «Что это? — пробурчал он. — Такого у нас еще не бывало. Вы теперь и экспортными операциями занялись?» Фогтман объяснил, что речь идет о встречной сделке с должником. Ему, дескать, очень важно побыстрее все оформить. Ведь бумаги как будто бы имеют твердое обеспечение. Хартвих возражать не стал и некоторое время, одобрительно мыча, перелистывал документы. А потом сказал, что решение по этому вопросу, к сожалению, входит в компетенцию франкфуртского руководства. У них там есть специальный отдел, занимающийся внешнеторговыми рисками. Проверка займет недели две, поскольку в подобных случаях требуется собрать самую свежую информацию. Ведь когда имеешь дело с третьим миром, видишь на поверхности только верхушку айсберга.

Почему это его напугало? В конце-то концов Хартвих просто-напросто сослался на один из деловых обычаев банка, косвенно извинившись за задержку и вместе с тем обнадежив, что, вероятно, все очень скоро уладится, в том числе и с этой новой сделкой. Хартвих был даже как-то по-особенному любезен — так он всегда реагирует на крупные суммы. Вдобавок он предложил еще раз повысить объем кредитования, а это явно добрый знак.

Причин для опасений нет. Банк, как положено, проверит векселя и прочие документы, а до тех пор надо ждать и не взвинчивать себя понапрасну. В его распоряжении ровно столько времени, сколько он сумеет водить Оттера за нос, не давая твердого ответа. Он опять устремил взгляд в книгу и попробовал было вернуться к рассказу об изнурительном восхождении на Рувензори, но не смог больше сосредоточиться. Подозвал официанта и расплатился.

В конце следующего дня позвонил Оттер. Фогтман к тому времени повидал своего адвоката и обсудил с ним иск против Хохстраата и Урбана, а через полчаса намеревался встретиться в «Байеришер хоф» с Юттой и Андреасом. Отпуск у них заканчивался, они приехали из Бад-Ишля и решили последние два дня провести в Мюнхене, подышать воздухом большого города и приобщиться к культуре. На сегодняшний вечер программа предусматривала вернисаж и ужин втроем. Фогтману оставалось только подписать почту, когда фрау Эггелинг сообщила, что у телефона Оттер, господин Оттер, звонит из Аугсбурга. Желает ли он ответить на звонок?

— Переключите разговор в мой кабинет, — сказал он.

Связь была плохая, в трубке шуршало и потрескивало — может быть, от этого голос Оттера звучал так странно? Оттер казался встревоженным и, против обыкновения, раздраженным и буквально сразу же выложил свой вопрос. Ему, мол, нужно на несколько дней уехать, и он хотел бы узнать, как обстоят дела.

— К сожалению, пока ничего не могу сказать. Мой банк переслал копии франкфуртскому руководству, на проверку.

— Напрасно они перетрусили, — сказал Оттер, — ей-богу, ведут себя как в глухой провинции,

— Мне сказали, что для операций с третьим миром это обычная процедура. Необходимо заранее проверить особые риски. Я, к сожалению, не в силах этого изменить.

— Почему вы не обратитесь в другой банк?

— Потому что здесь ко мне наверняка отнесутся наилучшим образом.

— Ладно, дело ваше. Но для меня вы партнер и должны доказать свою заинтересованность. Я, во всяком случае, не оставлю в печи готовый пирог, а то ведь сгорит.

— Я почти уверен, что все будет в порядке, — сказал Фогтман, — но придется немного потерпеть.

— В этом деле вы, господин Фогтман, допустили ошибку. Слишком вы были пугливы, слишком нерешительны. Нам следовало предъявить оригиналы документов. Копии выглядят несерьезно, неубедительно. И мы сейчас попусту теряем бесценное время.

— Но вы ведь согласились, чтобы я отдал на проверку копии.

— К сожалению, пошел у вас на поводу.

— Однако же вы несколько передергиваете наш тогдашний разговор, — заметил Фогтман.

— Да-да, возможно. Но войдите в мое положение. Как вы понимаете, есть и другие желающие. С ними все давно было бы на мази.

Фогтман молчал. Разговор словно бы обрывался, а вместе с ним все фантазии, что связывали его с Оттером. Заира не было. Кресло, в котором он сидел, и огромный письменный стол с пламенной текстурой знаменовали всего-навсего косную будничность.

— Этого я, конечно, изменить не могу, — сказал он.

— Нет, можете, — возразил Оттер, — хотя, конечно, времени в обрез.

— Я своих людей пришпорю, — посулил Фогтман.

На этом деловая беседа закончилась, и, точно два боксера, услыхавшие заключительный гонг, они вышли из клинча. Оттер поинтересовался, как он провел рождество и Новый год, просил кланяться Катрин.