Вечером, когда он пришел домой, в большой комнате сидел Лотар. Читал газету, в полном одиночестве, — такое впечатление, будто он здесь живет. По его словам, он зашел проведать Элизабет, но сейчас она с доктором у Кристофа. Фогтман увидел на столе две чайные чашки и отвел взгляд, словно не желая замечать то, что его не касается. Он чужой в этом доме. Хотя порою забывает об этом. А после, вот как сейчас, это ощущение вновь пронзает его нежданным холодом. Все здесь как неродное. Кожа кресла и та отталкивает его руку.

— Есть новости из Мюнхена? — спросил Лотар.

— К несчастью, все подтвердилось.

— В таком случае пора предъявить иск по обвинению в мошенничестве.

Фогтман кивнул — говорить с Лотаром на эту тему ему не хотелось. Старая дружба дала трещину. Бесполезные советы только действуют теперь на нервы. Если Лотар страдает от этого — ничего не попишешь. В конце-то концов поделом.

— Поужинаешь с нами?

— Благодарю. Времени нет, извини. — Лотар погрузился в гнетущее молчание. Потом, не поднимая головы, произнес: — Я должен сказать тебе кое-что еще, Ульрих. Собственно, ради этого я и пришел.

— Выкладывай.

— Речь идет о Кристофе. Элизабет просила меня обо всем тебе рассказать. Парень получил повестку в суд. Его поймали в магазине на воровстве.

Ни испуга, ни удивления — он лишь с какой-то сверхъестественной отчетливостью прочитал на красном лице Лотара озабоченность, почти мольбу и услышал, как Элизабет в передней беседует с доктором, который, похоже, собрался уходить.

— Магазинная кража... Н-да, приятная новость.

— Ты только не волнуйся, — сказал Лотар и добавил, точно в утешение: — Я тоже узнал об этом только что.

Фогтман ни секунды не сомневался, что это вранье, Лотар узнал обо всем гораздо раньше. Они секретничали у него за спиной. И наверное, правильно делали, потому что ничегошеньки в нем не шелохнулось, только волной поднялись отчуждение и холод. Ладно, раз им хочется, пусть секретничают, он не против. Одно плохо: на лицо так и просится ледяная улыбка, а голос звучит фальшиво, с издевкой:

— Как мило с твоей стороны снять с моих плеч хоть некоторые заботы.

В эту минуту вошла Элизабет и остановилась возле двери — то ли собралась сразу опять уйти, то ли искала у стены опору.

— Лотар только что сообщил мне, — сказал он. — Я, видимо, должен подписать какую-то бумажку?

Она стояла выпрямившись. Бог весть каким усилием.

— Давайте без долгих разговоров, а?

— Я все время хотела тебе сказать, — отозвалась она, — но ты же и сам теперь понимаешь, что не могла.

Она повернулась и вышла из комнаты. Мелькнула мысль: не пойти ли за нею? — но из-за Лотара он постеснялся.

— Она должна была сразу мне сообщить, — буркнул он.

— Конечно, — ответил Лотар, — но у нее не хватило сил. Ты же видишь.

Он кивнул, глядя на пустую коньячную рюмку, которую все еще держал в руке. Поставил рюмку на стол.

— Схожу к Кристофу.

— Ульрих, — просительным голосом сказал Лотар, — мальчик болен, и даже очень.

— Знаю, — коротко бросил он. И уже в дверях оглянулся: — Сделайте милость, не считайте меня идиотом.

Когда он вошел, Кристоф лежал на боку, но, едва увидев его, устало повернулся на спину. Он дышал ртом, из ноздрей торчали толстые ватные тампоны. Лицо бледное, потное, в глазах лихорадочный блеск.

— Ну как ты? — спросил Фогтман. — Получше сегодня?

Кристоф сглотнул, будто хотел что-то сказать, но только медленно покачал головой. На миг он обессиленно закрыл глаза, словно его клонило в сон.

Фогтман придвинул стул и уселся.

— Да уж, вижу. Здорово тебя скрутило.

Кристоф и виду не подал, что услыхал отца и ждет от него продолжения.

— Тебе ничего не нужно? Может, принести что? — Ответом опять было молчание, и Фогтман добавил: — Ты только скажи.

Осунувшееся, измученное, погасшее лицо — лишь иногда встрепенутся веки, поднимутся на миг и снова упадут, да рвется с губ хриплое, тяжелое дыхание. Но чем дальше Фогтман всматривался, тем ярче проступало в этом лице неуловимое сходство с Элизабет, хотя ее он ни разу такой не видел, и ему вдруг почудилось, что в этом-то сходстве и кроется подспудная причина болезни. Слишком уж они замкнулись друг на друге, подумалось ему. Это нехорошо. Надо поломать. Он давно знал, что так случится. До сих пор Элизабет отказывалась послать Кристофа в закрытую школу. Но теперь он обязательно настоит на своем.

— Послушай, чтобы выздороветь, надо бороться. Так уж в жизни устроено, надо напрячь силы. Ну а пока отдыхай.

Вставая, Фогтман хотел было ободряюще кивнуть сыну, но Кристоф снова закрыл глаза, словно желал остаться в одиночестве.

Незадолго до рождества в мюнхенскую контору позвонил Оттер. Есть, мол, праздничный сюрприз, и он с у довольствием заедет в Мюнхен, тем более что все равно собирается в Аугсбург. Голос Оттера. приветливый, звучный, самоуверенный, словно поток, мягко подхватил Фогтмана и понес его прочь от досадных мелочей на письменном столе, но напоследок он инстинктивно сделал протестующее движение, словно желая вырваться на свободу: