– Чашу Зу-Шивентари, - сказал молодой человек.
– Ту чашу, из которой когда-то пил сам принц Сахима, перед тем, как растерзать собственного отца.

– Зу-Шивентари? Тот сумасшедший? Но ведь он жил еще до того, как храмы Атлантиды поглотил великий океан. Да и жил ли он когда-нибудь? Может быть, он всего лишь легенда, одна из тех, про которую рассказывают древние манускрипты.

– Про Зу-Шивентари написано в одном из свитков, найденных мной в библиотеке затерянного города. Это был юноша, который, попытавшись обмануть смерть, выпросил у темных богов чашу бессмертия, а после убил всех своих родных.

– Многие убивают родственников. Кинжалом, или ядом. Что ж тут такого?

– Вы не знаете главного, ваше величество. Испив из чаши бессмертия, Зу-Шивентари обратился существо, которое даже после своей смерти не обрело покоя. Вовсе не потому он убивал, что хотел занять место своего отца на троне. Он убивал потому, что обезумел от жажды крови. Вы, должно быть, слышали сказку о звере из Сахима, ваше величество...

– Как же, как же? Слышали. В той сказке говорится, что правитель Сахима, обретя бессмертие, вознесся к небесам.

– Это вовсе не так.

– Ты утверждаешь, что у нее есть и другой конец?

– Да, государь.

– Если ты его знаешь, то скажи мне.

– Безумца поймали сетями, словно зверя, которого выкуривают дымом из норы. Ценой многих жизней. Позже его тело сожгли, проведя ритуал очищения.

– Сжечь сына царственной особы? Словно какого-то дикаря?!

– Он уже не был ничьим сыном, владыка. Даже после того, как тело Зу-Шивентари обратилось в пепел, душа его не нашла покоя. Он стал одним из демонов, что приходят к людям в ночи, не менее опасным, чем та кровососущая тварь, в которую обратила его чаша.

Амен-Каури повернулся к своей дочери.

– Скажешь ли ты, что этот человек все еще говорит неправду?

– Я ничего не знаю ни о каком Зу-Шивентари, - насупившись ответила та.
– И о чаше я не знаю ничего!

Внимательно посмотрев в глаза Аки-Ваши, старик прошептал:

– Прочь с глаз моих!

– Отец, я...

– Сказано тебе, убирайся! А ты..., - он повернулся к Орадо, - Ты, странствующий философ, говорил о покое и уединении? Мы покажем тебе, что такое настоящий покой и уединение!
– он хлопнул в ладоши.
– Мы прикажем заковать тебя в цепи и бросить в подземелье. Окажем тебе почтение, чужестранец, поскольку тебя бросят в темницу, предназначенную не для простолюдинов, а для вельмож. И, может быть тогда поймешь, как мало шагов нужно сделать от тронного зала до смрадной камеры, наполненной нечистотами. Поверь, у тебя будет время подумать над тем святотатством, которое совершил, уйдя в запретное место. Если же окажется, что слова твои лживы, то и твоя участь будет прискорбна. Тебя бросят на съеденье крокодилам, как бросают прочих осквернителей праха. Таким будет наш суд. Во имя милостивого и карающего...

Должно быть, прошло несколько дней после того, как старик распорядился бросить его в темницу. Впрочем, можно ли назвать темницей помещение, в котором ни на миг не гаснет свет? Ненавистный стеклянный сосуд, называемый стигийцами гальванической лампой, висел под потолком на ржавом железном крюке и напоминал маленькое солнце. Смотреть на него продолжительное время было невозможно. Несколько раз Орадо снимал светильник, пытаясь понять, что заставляет светиться внутри этой лампы тонкий стержень, погруженный в прозрачную жидкость, однако, не зная в достаточной мере физических законов природы, в конце концов оставил все попытки понять причину этого свечения. Одно было ясно: магия, если она и имела место быть в этом случае, играла очень незначительную роль.

Спать, впрочем, маленькое солнце, не мешало. Куда большее беспокойство молодому человеку доставляли кровососущие паразиты, во множестве своем обитавшие в грязной соломе и рваном тряпье, зовущемся одеялом. Это были мелкие жучки с длинными усиками, коих Орадо успел возненавидеть еще будучи виналием. Не обращая ни малейшего внимания на свет, они ползали по всей камере и чувствовали себя, должно быть, достаточно комфортно в обществе благородного узника царской темницы. Перебить их не представлялось ни малейшей возможности, а спрятаться от кровососов было негде. Смирившись со своим поражением в войне, которую он вел с насекомыми больше суток, Орадо просто попытался свыкнуться с мелкими, беспокойными сокамерниками, лишь изредка давя тех из них, которые были наиболее кусачими.

Если смириться с мерзкими насекомыми, обитавшими в гнилой соломе Орадо еще мог, то с нарастающим чувством голода сладить ему было невозможно. Конечно, ахеронцу изредка приносили еду - мерзкую, вонючую баланду, которой побрезговали бы, наверное, даже собаки. Однако, выбирать не приходилось. Чтобы поддерживать свои силы, молодой человек съедал все, что подавали тюремщики.

С того дня, как его бросили в тесную камеру, Орадо не переставал проклинать свою судьбу и собственную глупость. Как он мог довериться стигийской женщине? Ведь он не раз слышал о том, что не создали боги тварей хитрее и подлее, нежели стигийцы. Не потому ли сам змеиный бог обратил на этот народ свое внимание, что увидел в нем что-то родственное?

Не исчезала из его головы и мысль о том, что весь этот дворец был чем-то большим, чем творением человеческих рук. Но если это и правда был какой-то древний храм, то кто его построил? Когда?

Что-то невыразимо страшное вползало в его душу, заставляя ее сжиматься от предположения, что строители подземной крепости, даже сейчас обитали где-то там, за стенами темницы. Стараясь унять разыгравшиеся фантазии, в которых сквозь звучание барабанного боя слышались голоса омерзительных тварей, обитающих во тьме, Орадо часто вставал на ноги и начинал мерить шагами покрытый гнилой соломой каменный пол. Но иногда он замирал, вслушиваясь в тишину, осторожно подходил к какой-нибудь из стен и прикасался ухом к холодному камню. И тогда его охватывал безмерный, не основанный ни на чем, ужас.