Безусловно, сегодня профессиональный жаргон философов упростился и опростился, «диверсифицировался», но связано это не столько с кризисом философии, сколько с ее выходом в широкие народные массы. Если раньше философствование было делом преимущественно господствующих классов (исключения, сразу же приходящие на ум, весьма малочисленны: бывший раб стоик Эпиктет, нищенствующий монах Франциск Ассизский, сапожник Якоб Беме и шлифовальщик линз Бенедикт Спиноза) и почти никак не касалась «простого люда», то сегодня философия является одной из важнейших составляющих всякого полноценного образования: философию в той или иной мере изучают все учащиеся от начальной до высшей школы. Сегодня даже можно услышать разговоры о необходимости создания «философии для детского сада». Как бы это ни звучало экзотично, тем не менее в этом есть свое рациональное зерно. Философия является формой мировоззрения. У ребенка, посещающего детский сад, мировоззрение только складывается. Но именно в этот период, как показывают психологические исследования, конституируются наиболее фундаментальные этические, эстетические, социальные и т. д. качества личности, его социальный и индивидуальный характер, а также и основные предпосылки к той или иной форме мышления. И если сегодня мы пускаем в детские сады священников, которые проповедуют детям этого возраста религию, а религия также есть форма мировоззрения, то почему бы не воспитывать у детей философское мировоззрение? Неужели мы думаем, что религиозные догмы для малыша понятны, а философские теории – нет. И дело здесь вовсе не в сложности последних, ибо существует теология, которая не менее сложна, чем любая самая сложная философская система. Просто надо поменять наше представление о ребенке как недочеловеке, которому еще рано мудрствовать. В одном месте К. Ясперс заметил, что именно дети задают наиболее фундаментальные философские вопросы 10 . Понятно, что в курсе «детсадовской философии» невозможно читать произведения Гегеля, как сказки про Курочку Рябу, – речь идет в большей степени о формировании у ребенка тех или иных мыслительных, логических и дискурсивных навыков. Более того, если общество желает получить в будущем не интеллектуально ограниченных религиозных мракобесов и фанатиков, то оно должно думать об этом не на уровне старшей и высшей школы, но уже на уровне детского сада. И философия, адаптированная к этому уровню, окажется незаменимой в деле воспитания всесторонне развитой личности.

Далее. Безусловно, многие «постсовременные» веяния в философии действительно свидетельствуют о кризисе. Но, думается, что даже пресловутый постмодернизм, при всем нашем негативном к нему отношении, все же нельзя считать интеллектуальной катастрофой или вовсе шизофренией 11 . Нравится исследователю постмодернизм или не нравится, но его задача дать не только критику этому направлению, но и посредством конкретно-исторического анализа вскрыть те бытийные (социальные, экономические, политические, культурные, интеллектуальные или даже психиатрические) условия, которые детерминировали появление столь экстравагантного философского направления. Каждая эпоха порождает соответствующее ей теоретическое осмысление, свой интеллектуальный, философский «портрет». И если современная эпоха глобализирующегося капитализма по-американски кажется «шизофренической» в своем внешнем обнаружении, то это означает, что постмодернизм, следуя своей имманентной «логике позднего капитализма» (Ф. Джеймисон), оказывается наиболее адекватным выражением этой эпохи 12 .

Но это не так. Конечно, постмодернизм отражает действительность, но он отражает только внешнюю видимость, которая сегодня обнаруживает себя в спонтанности, нелогичности, ацентричности. Но это, как говорил Маркс, всего лишь обманчивая поверхность вещей.

Задачей любой науки, в том числе и философии, взятой в ее научной, а не мировоззренческой составляющей, является экспликация закономерностей, по которым функционируют и развиваются явления той или иной бытийной области. Подобная экспликация a priori должна быть не простой дескрипцией явлений (чего, например, требуют феноменологи и посмодернисты), но переходом от феноменально обнаруживаемой сферы явлений к сфере сущности. Как нам представляется, именно современное ограничение философского анализа феноменологической областью поверхности явлений и их простой дескрипцией и является тем, что можно было бы назвать подлинным кризисом в философии: философия перестает быть научной в том совершенно простом смысле, что она не идет дальше явлений, не пробивается сквозь поверхность к сущностным условиям бытия, и тем самым становится поверхностной.

Эта поверхностность (пост)современного философствования детерминирует более глубинные и, соответственно, более трагические последствия для человеческого мышления вообще. Дело в том, что, как было указано выше, ранее философия была уделом немногих, большинство же влачило почти скотское неинтеллектуальное существование, что вполне было достаточным для тех способов производства, которые господствовали в мире до XIX–XX вв. В современных же условиях ситуация радикально изменилась. Сегодняшняя экономика передовых стран и производств требует образованных и мыслящих трудящихся и управленцев. В системе подготовки таковых философия выступает уже не столько в качестве мировоззрения или идеологии, сколько в качестве общей методологии и архитектоники мышления: культура философского мышления выступает как вообще культура мыслить.

Что же нам дает в этом отношении постмодернизм (понимаемый в самом широком смысле как современный антирационализм)? Будь он просто одним из маргинальных философских течений в современной мысли, то ничего страшного бы не произошло. Напротив, это даже свидетельствовало бы только о наличии действительного плюрализма. Но вот когда постмодернизм становится не только интеллектуальной «модой» современных «французских философов», но и академической программой преподавания философии в университетах, а значит, и в школах (когда выпускники университетов становятся школьными учителями), то тогда наступает катастрофа, существо которой можно сформулировать так.

Бессистемность постмодернистского мышления («постмодернистской чувственности»), проникая в методологию гуманитарных и общественных, а иногда и естественных наук, через систему образования транслирует постмодернистский дискурс в повседневное поведение и обыденное сознание. Индивиды начинают мыслить бессистемно в прямом соответствии с «хаосмосом» постмодернистской чувственности.

Такое оповседневнивание постметафизического поэтического мышления чревато следующими явлениями, действительно указывающими если не на катастрофу, то на кризис уж точно. Во-первых, воспитанный на поэтическом ацентрическом бесструктурном мышлении школьник или студент оказывается просто-напросто неспособным проделать самые простые логические («логоцентрические», как на своем жаргоне выражаются постмодернисты) когнитивные процедуры, вроде обобщения, классификации, определения понятия через род и видовое отличие и т. д. Студент вуза не в состоянии четко, ясно и последовательно изложить свою мысль или чужую концепцию. Он способен только к «свободной интерпретации», которая, как правило, сводится к «своему мнению, которое имеет право на существование», – чужое мнение при этом, разумеется, тотально игнорируется, потому что понять его студент не может. В этой неспособности к интерпретации обнаруживает себя вообще неспособность к рациональному мышлению. Если и раньше в школах логика не изучалась вообще (в университетах и институтах ее изучали только философы, юристы и математики), то сегодня антилогичность вообще стала программой образования, – достаточно в этом отношении сравнить советские и современные российские программы философии для студентов техникумов, чтобы убедиться в этом.

Во-вторых, чудовищность этого положения дел сказывается тогда, когда такие постмодернистски «мыслящие» индивиды выходят из стен учебных заведений (где постмодернизм зачастую воспринимается как интеллектуальная забава) во взрослую трудовую жизнь, то тогда начинаются проблемы совершенно другого порядка, ибо «забава» интериоризировалась в структуры сознания бывших студентов: менеджер не в состоянии управлять производственным процессом, так как он не может охватить своим поэтическим, алогичным мышлением весь этот процесс, взятый в его тотальности, ибо эта процедура тотализирующего охватывания требует навыков логики, а не поэтики и нарратологии; школьный учитель не может привить своим ученикам логичности и последовательности мышления и речи, ибо сам не обладает таковыми; рабочий не может освоить работу на новом оборудовании, ибо такое освоение предполагает не только желание, но и умение сосредоточить свое внимание на логически и механически взаимосвязанных процессах, протекающих в новом оборудовании.

В-третьих, могут, конечно, возразить, что, мол, постмодернистский мир вскоре изменит и структуру производства, которая уже не будет требовать старых, логоцентричных, а значит, и авторитарно-репрессивных механизмов управления. Ведь в свое время рабовладельческие и феодальные формы «менеджмента» сменились формами буржуазными, т. е. модернистскими. Точно также и последние сменяться методами постмодернистскими.

Все это звучит вполне логично, даже как-то «по-марксистски», особенно в плане историчности, но тем не менее оказывается чепухой, ибо и первобытные, и древние, и средневековые, и буржуазные методы хозяйстствования всегда были методами системноструктурными, направленными на воспроизводство социального универсума, в то время как постмодернизм a priori отвергает всякую системность и структурность.