Шрифт:
– Марек, куда ты хочешь идти?
Темное платье на ней пахло сухой пылью.
– Я хочу выяснить, где Андрей, - сказал Марек.
– И что будет делать власть.
– Нельзя!
Мама стиснула его руку так, что он расплескал чай в кружке.
– Почему?
– Опасно!
– Губы у мамы затряслись.
– Я не хочу потерять еще и тебя. Там будет стрельба! Тебя убьют, Марек!
– Какая стрельба?
– Так люди ведь соберутся. Многие Андрея знали, что в порту, что в городе. А эти ироды ведь разбираться не будут.
– Мам, я должен.
Слезы покатились у мамы из глаз.
– Все вы так!
– она пристукнула по столу ладонью.
– Что отец, что брат твой. Обо мне бы хоть кто подумал! Я-то как одна останусь?
– Мам...
– Поэтому - никуда!
Над губой у нее проступили грозные складки.
Мареку вдруг вспомнилось, как мама таким же тоном запрещала ему гулять, пока он не выучит уроки. И он ревел, потому что от запрета желание выйти во двор, где вовсю звенели голоса друзей, становилось неодолимым. А ослушаться было нельзя.
Сделалось грустно: вроде и не ребенок уже.
– Мам, я все равно пойду.
– Марек!
– Мам, - он взял ее ладони в свои, - я и так двенадцать лет прятался. Я чувствую, что мне хватит уже, как страусу.
Пальцы мамы трепетали, оглаживая его костяшки. Марек ощущал, как страх в ней борется с гордостью.
Ах, Марек мой!
– Какой ты боец?
– А я и не собираюсь, - понизил голос он.
– Я же журналист. Разведчик. Для 'натовцев' почти свой.
– Штирлиц!
– раздалось от двери.
– Диночка!
– вскочила мама.
Дина, закутавшаяся в одеяло поверх плаща, с кривой улыбкой перешагнула порог кухни. Мама подвела ее к своему стулу, Марек на мгновение послужил опорой.
– Садись.
Дина села, не сразу отцепившись от Марекова плеча. Короткий стон сорвался с ее губ. Зажмурившись, она с шумом втянула воздух. За ночь отек слева подспал, и лицо Дины, фиолетово-желтое, в темных пятнах, сделалось почти симметричным.
– Я чайку сейчас, Диночка, - засуетилась мама.
Марек смотрел, как Дина, сутулясь, дышит в стол. Ему показалось, что она мерзнет.
– Да, чаю...
Ее пальцы дотянулись и скомкали салфетку. От этого простого жеста повеяло такой жуткой, черной ненавистью к тому, кого она представила на месте салфетки, что Марек вздрогнул.
Неожиданно они встретились глазами.
– Не пускаете его?
– глухо произнесла Дина.
– И правильно. Штирлицев нам не хватало еще. Я бы тоже не пустила.
Она запахнулась в одеяло, на миг оголив шею, на которой чернели отпечатки чьих-то пальцев, и страдальчески скривилась. Впрочем, слабость проявилась лишь на долю секунды, затем лицо ее вновь сделалось замкнутым и усталым.
– Я должен, - сказал Марек.
Дина качнулась на стуле.
– Возможно. Андрей лучше в этом разбирался. Он как скажет...
Она слабо улыбнулась, вспоминая. Марек улыбнулся за ней. У него возникло вдруг стойкое ощущение, что брат жив. Просто вышел. Или должен вот-вот прийти с работы. Сейчас хлопнет дверь...
– А мне в его смерть не верится, - сказала Дина в унисон его мыслям.
– Вообще во вчера не верится. Все это сон. Кошмар. Я скоро проснусь.
– Это и хорошо, - успокоительно-мягко проговорила мама. Она поставила перед девушкой чашку с чаем, подтянула еще один стул.
– Выпей и поспи еще.
– Не хочу, - сказала Дина.
– Надо, Диночка.
– Татьяна Сергеевна... Мам Таня...
Дина склонилась к маме.
– Диночка.
Долгий судорожный вздох, и они зарыдали по любимому и по сыну, ища друг у друга поддержки и облегчения. Где-то внутри у Марека, дрожа от напряжения, скручивалась и скручивалась пружина.
– Извините.
Он воспользовался моментом и поспешно выбрался в прихожую. Ему обязательно... с Пристли или с кем-то из долбанного миротворческого штаба... Чтобы хотя бы тело выдали...
Пальцы смахнули непрошеную слезинку. Собраться! Его действия? Его действия просты. Добиться встречи, пригрозить ублюдкам статьей и оглаской тех порядков, которые заведены в контингенте.
И видео!
У вешалки Марек внезапно сообразил, что плащ, которым вчера Дима и Свиблов пытались прикрыть наготу Дины и, соответственно, плащ, который сейчас на ней под одеялом, - это его плащ.
Что ж, не страшно. Пиджак от костюма вполне сойдет за верхнюю одежду. Лето все-таки, не жара, но лето. И вообще это не важно.