Мама сунула руку в темноту между картонных упаковок с лампочками. Марек подсветил.

– Нет, не здесь.

Привстав, она зашелестела целлофаном на верхней полке. Что-то звякнуло. От рулонов туалетной бумаги и брикетов хозяйственного мыла побежали тени.

– Сынок, ты не посмотришь? Я уж не вижу, - сказала мама.

– Где?
– спросил Марек.

– А вот с твоей стороны. Наверху.

Марек запустил пальцы.

– Здесь только пакет полиэтиленовый.

– Вот-вот, его и давай, - обрадовалась мама.

Марек спустил пакет в ее руки.

– Татьяна Сергеевна!
– позвали из зала.

– Иду-у!

Мама засеменила на голос.

Марек постоял, освещая кладовку и вспоминая, как однажды запер в нее брата, в десять что ли лет, дурак дураком, затем выключил телефон. Я бы мог здесь жить, подумалось ему. Какое-то время.

– Осторожно.

Мимо него проломился к туалету Дима, плечом оскребая стену.

– Куда вы по темноте?
– сказал ему Марек.

– Не боись, попаду, - Дима открыл дверь.
– Мы - военные люди, прямой наводкой...

– Это ванная.

– Пардон.

Едва видимый силуэт Димы сместился, нащупывая вход в туалет.

– У меня часы - фосфорические, - сказал силуэт.

Марек включил телефон.

– Благодарю, - кивнул Дима, поймав наконец в пальцы дверную ручку, и скрылся внутри.

Марек вернулся в зал и обнаружил, что две тонкие свечи освещают ущербную однобокость застолья - мужская половина стола была оглушительно пуста.

– А где...
– остановился он.
– Все ушли?

– Курят. На кухне, - сказала мама.
– А ты можешь с нами посидеть, старыми кошелками. Ира тебя о Европе спросить хочет.

– А что в Европе? Деньги, деньги, деньги, - сказал Марек.
– Разговоры все только о деньгах, а если не о деньгах, то они обязательно подразумеваются.

Он стянул с тарелки ломтик сыра.

– А культура?
– спросила, видимо, Ира.

У нее были узкие губы и тревожные, вобравшие свечное пламя глаза.

– Культура?
– Марек задумался, жуя.
– Если честно, она, наверное, была. Давно. Изнутри кажется, что она, простите, разлагается.

– Марек, - с укоризной произнесла мама.

– Я серьезно. Современная европейская культура - это эпатаж самовыражения. Причудливое извращение. Яйца всмятку. Рисование, прости, мам, задницей или членом. Иногда встречаются вещи, на которых глаз отдыхает, но, по большому счету, это происходит от того, что вокруг одно аляповатое выспренное уродство, и что-то нормальное, пропорциональное и простое, само по себе начинает вызывать у тебя щенячий восторг.

– Боже мой!
– прижала руку к груди Ира.
– А по телевизору показывают другое.

– Нет, там есть на что посмотреть, - кивнул Марек.
– Флоренция, Рим, Неаполь, маленькие французские и итальянские городки, вроде Вернаццы или Равелло. Солнце. Сады и виноградники. Сон на веранде. Молодое вино. Потом Ватикан. Соборы. Музеи. Во всем этом есть непередаваемая прелесть. Но это старые мастера и старая архитектура, это словно жить в прошлом, у которого нет и не предвидится будущего. Время остановилось, и ты влип в него.

– Но вы же живете, - с обидой сказала Ира.

– Да, живу, - признал Марек.
– Там комфортно гнить душой. Там все для этого сделано.

– И я бы пожила, - вздохнула другая женщина, подперев щеку кулаком.
– Говорят, там пенсионерам раз в полгода путевки на курорт выдают.

– Не всем, но да, есть такое.

– А у нас тут на пенсию и не прожить, - сказала мама.
– Если б не Андрей, не знаю бы что и делала.

Обида обожгла Марека.

– Мам, если б вы мне писали правду!

– Пустое, сынок. Ты ж там тоже без нашей помощи как-то обустроился. Так-то ведь жить можно, пусть и без разносолов.

– Ага, на воде!

– Типун тебе!
– махнула рукой мама.
– У нас тут между соседями что-то вроде интернационала...

– Чего?

– Взаимопомощи, - подсказала Ира.

– Да-да, - кивнула мама, - тебе где картошечку, где крупы дадут, а ты, по возможности, потом обратно.

– Ладно, я покурю, - сказал Марек.

Он вышел в коридор. Кухонная дверь была закрыта, за мутным стеклом, чуть подсвеченная, выгибалась человеческая фигура.

Марек поднял руку. Постучать? Или так зайти? Мало ли что они там обсуждают, подумалось ему. Я, возможно, окажусь некстати.