Желудок скрутило. Весь тошнотворный груз тогда пережитого, грязь ошибки и пепел разрушенных иллюзий разом навалились на меня, оглушив, сдавив грудь и голову. Я на автомате развернулась к окну, налила в стакан воду из фильтра и сделала глоток, не ощущая ни ее вкуса, ни прохлады.

Господи боже! Знай я, что Дмитрий Савельев способен вот так бравировать, так говорить обо мне…

– Думаю, вы понимаете, какой образ нарисовался у меня в голове. А Дима продолжал уверять в серьезности своих намерений. Я просил его одуматься, сказал, что Лариса его единственный вариант, в противном случае он будет заботиться о себе сам. Мы поругались, впервые вот так – в пух и прах. Потом состоялся еще один разговор, я сказал ему прекратить скрывать от вас существование невесты, а он ответил, что вы уже в курсе и все в полном порядке. Мол, вопрос решен. И я сорвался сюда, о своем приезде предупредил его. Мне необходимо было не только поговорить с ним лично, больше не терпелось встретиться с вами, понять, что вы за человек и можно ли как-то бороться с создавшимся положением вещей. Вы показались мне беспринципной, холодной особой, и если бы не тот ваш телефонный разговор с сестрой, который я случайно услышал…

– Достаточно, - хрипло, сдавленно остановила я Вадима. – Дальше можете не рассказывать.

– Он был прав, когда попрекал меня расчетливостью, - негромко, после небольшой паузы заявил Вадим. – А я был не прав, когда указывал ему на невесту, руководствуясь собственными представлениями, что будет благом для него, и знаниями о его вкусах. Глядя на вас, вообще, узнав вас, я осознал, что о его вкусах ровным счетом ничего не знаю. Зато знаю одно: вы не для него, Арина.

В кухне воцарилось молчание. После так долго звучавшего мягкого голоса моего гостя тишина неприятно звенела в ушах. Я смотрела в дно стакана с водой, который все еще сжимала в своей руке, разглядывала собравшийся там мелкий бисер пузырьков воздуха, делала размеренные вдохи и выдохи. И чувствовала на себе интенсивный, сверлящий взгляд Савельева.

«Вы не для него, Арина». Эта его забота обо мне вызывала растерянность и глухую боль.

Вадим Савельев привык опекать, вероятно, как должное принимает то, как далеко зашла его опека… Эгоистичные поступки его брата, по его мнению, дали ему право и решать, что же лучше для меня, и заглаживать чужую вину своим дружеским участием и теплотой. А также право на эту исповедь. Но то, в чем я действительно нуждаюсь, его не заботило и не заботит.

– У вас получился очень вкусный кекс.

От его пристального взгляда кожу будто наэлектризовало. Пожала плечами.

– Рада, что вам понравилось.

Заурчал холодильник, врезаясь в наше налитое свинцом молчание. Аккуратно поставив стакан с водой на подоконник, я встала, повернулась к окну, на секунду взглянула в глаза своей блеклой копии в черном проеме, зажмурилась.

– Я не знаю, что вам сказать. Только очевидное: ваши отношения с братом касаются лишь вас обоих. Ни окружающих, ни тем более меня. Вам не надо было…

Савельев не дал мне договорить.

– Впутывать вас? – повышенный, непреклонный тон. – Вы сегодня разве не заметили, что уже давно в них замешаны целиком и полностью?

– Как и все те, кто стал свидетелем вашей ссоры, да? – не сдержавшись, вставила я.

Робко звякнула о блюдце сдвинутая им чашка, в черном зеркале окна я увидела, что мужчина поднялся с места и теперь смотрел на меня, нахмурившись.

– Я сглупил, подвел себя и вас. Если бы я мог все переиграть…

Переиграть? Ничего нельзя переиграть. Опрометчивость и отсутствие чуткости, как я убедилась теперь, свойственны как младшему, так и старшему брату.

Так какая тут может быть симпатия и притяжение?

Настал подходящий момент прояснить то, что давно требовало прояснения, расставить все по своим местам.

– Вадим Евгеньевич, - я смотрела в глаза его отражению в оконном стекле, чувствуя, как подступает дрожь волнения. – Вы в курсе, какие сплетни ходят про вас… и про меня?

Он с вызовом приподнял бровь:

– Меня никогда не занимали те десять процентов моих сотрудников, которые просто не могут найти, в чем упражнять свой, как видно, не слишком обширный ум.

– Это как раз то, что пристает надолго и надежно и из чего остальными девяноста процентами лепится репутация, - поежившись, я стиснула на груди руки.

– А я полагал, репутация лепится из проявленных профессиональных качеств.

– Никогда и нигде обо мне не судили исходя из профессионализма. Но в «Мэнпауэр» стало еще хуже. В этом моя вина…

– То есть вначале повод дал Дима, а сейчас я? – ощетинился Вадим. Я быстро развернулась к нему.

– Я и раньше указывала вам на то, что дружба между начальником и сотрудником приводит к двусмысленным последствиям. А если сотрудник женщина, то к вдвойне неприятным.

– Иными словами, чем дальше мы с вами будет держаться друг от друга, тем счастливее вы будете. Так?

Он зло иронизировал, в серых потускневших глазах застыла обида. Я видела, осознавала, как больно ему делаю. Этого стоит возвращение контроля над своими эмоциями, над необычным, мало объяснимым дружеской связью притяжением к нему, над тем, чтобы больше не быть замешанной в ссору братьев, над слухами, старыми и теми, что стартуют со спринтерской скоростью в понедельник?..

– Что ж, всегда знал, что это было лишь делом времени, - вполголоса произнес Вадим, словно для самого себя.

Тяжело стучавшее сердце отбивало секунды безмолвия. Горло надсадно ныло, будто сдерживая рвущиеся наружу слова, и я провела по нему пальцами.