Лив словно провалилась в глухую яму. Она опять ничего не понимала.

— Скажи только, ты не сделал ничего преступного?

— Нет, я просто однажды вернулся на Ириду. Меня заметили, и мой ильёг объявили вне закона. Отобрали границу, уничтожили замок, стёрли цвет.

— Но кто? И почему?

— Потому что трое — это ещё хуже, чем один. Если остается один, он слаб, его раздирают страсти и противоречия. Если появляются трое — это такая мощь, которая может потрясти основы государства. Что будет, если в игру вступят трое, никто и представить себе не может. Не было такого никогда. Нет такой цифры, нет такого числа. И теперь для нас нет цвета. Нас нет.

— Но ты же... Ты же хансанг, верно? А это значит, что сейчас они все равно знают, о чем мы говорим? — Лив кивнула на матовую плёнку.

— В общем-то, да. Хотя я неустойчивый хансанг. Отключаюсь, подключаюсь по желанию. Есть темная сторона, есть светлая. Я — нечто третье, чему не придумали названия. Собственно, никто и не собирался придумывать. Мне просто запретили возвращаться. Нужно было оставаться на той стороне сферы, там, где Лера. Мне сказали, что она — моя сестра. Что я должен служить Фарсу. Но это было нетрудно, мне самому это очень нравилось. Вызывало восторг. Раньше. На самом деле, я плохо помню. Однажды мне пришлось вернуться сюда, хотя и помимо моей воли. И все получилось плохо. Очень плохо. Я чувствую свою вину, но ничего не могу поделать. Впрочем, пытаюсь, — Савва закончил фразу неожиданно загадочно.

— Савва, — Лив посмотрела на него строго. — Ты чего пытаешься мне опять по ушам пройтись? Твоя сестра, Лера, монахиня, вроде здешней правительницы, я сама её изображение в полный рост и многократно увеличенное видела. И именно она убила Маджонга. А Джонгу пришлось из-за этого бежать. Так что, думаю, это она стерла ваш цвет, верно? А значит...

— Лера, конечно, не подарок, — начал Савва, — и она не правительница, скорее, наоборот...

Но девушка перебила его. Её пронзила ужасная догадка:

— Это значит, что сейчас она сотрет зелёный? Или уже стерла? И нигде никогда больше не будет зелёного цвета?

Савва успокаивающе погладил её по плечу теплой, сухой ладонью:

— Нет. Если ты помнишь цвет, значит, его ещё не стерли. И не сотрут. Здесь другой случай. Поставят стражами наследников. У замка Шинга есть наследники, ты не знала?

Лив уставилась на него:

— Какие... Наследники?

— У Джонга и Маджонга есть уже два детских хансанга. Один — в ильёге Радны, это красные. Второй, правда, совсем младенческий, на голубой границе. Конечно, прости за каламбур, младшие зелёные ещё очень зелёные, но они правильно воспитаны, в лучших традициях Ириды. Красные с удовольствием отправят мальчишек на зелёную границу. Хансанг Радны очень плодовит, каждая встреча заканчивается беременностью. Они и себя обеспечили преемниками на много лет вперёд, и соседние ильёги основательно подкрепили.

Лив слушала, открыв рот. Судя по всему, Савва был в курсе всех событий. Девушке стало невероятно жалко его ильёг — семью, которая не успела обзавестись наследниками и всё потеряла, и его, глупого Савву, и себя тоже. А ещё, перекрывая всё это, постоянно ныла болевая точка, отвечающая за её вину перед рыцарями Шинга.

— Савва, — с болью в голосе произнёсла она. — Я, кажется... Кажется, это из-за меня разорвалась связь между Джонгом и Маджонгом.

Она спрятала лицо в ладони, потому что ей всё это время было очень стыдно. В памяти стояли качели в глубине сада, которые Джонг сделал для неё, бескрайнее чувство полета и уже не мрачное, а больше несчастное лицо Маджонга, наблюдающего за ними со стороны.

— Оливка, — Савва приблизился к ней, положил свои ладони на её руки, но не стал убирать их от лица, а просто прижал пальцы. Лив чувствовала, как его тепло проникает через ладони к мокрым от слез векам и высушивает их, словно гладит, успокаивая.

— Ты ни в чем не виновата, правда. Стражей Шинга погубила ревность, а не ты. Маджонг позволил небольшой царапине вырасти до трещины, а потом — до расщелины, до провала. Он погиб потому, что сам вызвал эту катастрофу. Царапиной могло быть всё, что угодно. Заблудившаяся собачка, к которой Джонг питает необъяснимую привязанность и сверхъестественную жалость, например...

— А он ... Маджонг... погиб? — Лив до последнего надеялась: то, что она видела на большом экране посреди площади, было неким показательным шоу. — Он точно погиб?

Савва грустно покачал головой.

— Это без вариантов. К сожалению.

Лив кивнула, соглашаясь, хотя в душе у неё зрел бессмысленный и беспощадный протест против такого положения вещёй. Она, конечно, знала, что все земные существа умирают, хотя напрямую пока ещё не сталкивалась совсем уж близко со смертью. Умирают, истекая кровью, во всевозможных катастрофах и под ножами убийц в темных переулках, на больничных койках, иссушенные болезнями и разбиваются, как хрустальные вазы при падении с высоты. Самые удачливые просто засыпают и уходят в мир иной со счастливой улыбкой на лице. Но от того, что кто-то разрезал ножницами глупую картонную карту.... Это для Лив было что-то сродни колдовству вуду. Она пару раз видела фильмы, случайно, совсем мистические ей не нравились, и в тех, что Лив видела, в кукол вуду втыкали иголки, и человек, прототип куклы, умирал от болезни. Это было страшно, но отдаленно, на экране, захватывающе страшно, и это не имело к ней совершенно никакого отношения. Так же, как в непродуманном кино, неестественным было и то, что монахиня сделала с картонным квадратиком.

— Эй!

Они оба повернули головы в сторону дома, потому что на крыльце вырос во всю свою дурь Мин, и он кричал, не думая останавливаться:

— Хватит вам!

— И правда, — Савва за руку мягко потянул Лив к дому. — Нам пора!

Лив очень захотелось, чтобы он не отпускал её руку. Странное чувство. Неожиданное. Она вспомнила, что Геннадий Леонтьевич назвал Савву... «Дамский угодник»? «Ловелас»? «Лю...»...

— Любовник! — вспомнила девушка.

— Что?! — очевидно Лив произнёсла это вслух, потому что Савва уставился на неё со всем удивлением, на которое только был способен.