Лив проскользнув в квартиру, что-то крикнула маме в оправдание, шмыгнула в ванную, одним движением сорвала с себя одежду и встала под тугие струи душа. Она делала воду всё горячее и горячее, словно хотела с паром содрать с себя запятнанную чужими прикосновениями кожу. Неистово тёрла и тёрла себя сначала одной мочалкой, затем — другой. Мама, забеспокоившись, стала тарабанить в ванную.

Лив отказалась от ужина. Она тупо мерила шагами свою комнату, когда на глаза попалась красивая картинка на случайно открытой странице в ноутбуке. Туманные силуэты на лошадях и фарфоровое лицо азиатской девушки. Лив нажала на «пуск» и на одном вдохе шагнула через монитор, время и пространство ему навстречу. Сказала просто и немного смущенно: «Здравствуй», и он чуть надменно, но многообещающе кивнул. И остался с ней на все долгие-долгие годы.

Воин эпохи Чосон. С вытянутыми к вискам жёсткими глазами, неумолимо сжатым ртом, длинной густой гривой цвета воронова крыла и шрамом, пересекающим лицо. Впрочем, шрам он прятал под маской, загадочной и невероятной. Жестокий и неумолимый воин ко всему остальному миру, он оставался невероятно нежен с Лив.

Девушка пересматривала все шестнадцать часов сериала много-много раз подряд, и по кругу, и вразнобой, и просто отдельные моменты. Она снова и снова встречалась, ссорилась, мирилась, целовалась, безумно жаждала его объятий, ждала месяцами, когда он вернется из походов, страдала и умирала вместе с ним. Её герой разрывался между чувством долга и любовью. Когда противоречие перевалило критическую массу, он погиб. И Лив тоже умирала вместе с ним, чтобы опять вернуться к начальной точке встречи.

Бесконечные шестнадцать часов, повторяющиеся снова и снова. Изученные до доли секунды повороты властной головы и прочувствованные до микрона дрожания уголков губ на её губах. Наверное, там всё-таки была актриса, но такую мелочь Лив не брала в расчет. Это было её счастье, горе и судьба, затерянная в безумном клубке из свившихся цифр и дат под названием жизнь.

Отброшенная неумолимым и безжалостным временем на два тысячелетия от того, что было её сущностью самой, Лив понимала, что глупо было обвинять время в чём-либо, но не могла не чувствовать себя его пленницей. Она читала девичьи форумы на сериальных сайтах, не вступая, впрочем, ни в какую переписку. И понимала, что это ощущение отрешенности от чего-то важного, что составляет значительную часть тебя, испытывает не только она. Их было много. Половинок, несобранных частей, разбитых и разбросанных временем по странной субстанции. Где можно двигаться только вперёд, даже если ты совсем не хочешь двигаться.

Она видела потом много фотографий этого актера. Матовое лицо, красиво поставленные позы, модельные взгляды. Это был корейский айдол, наверняка, капризный и самовлюбленный мальчик-статуэтка. Статуэтка красивая и хрупкая.

Жестокий и нежный воин эпохи Чосон с вытянутыми к вискам глазами никогда не существовал. Был только символ, проекция погибшего много веков назад незнакомого человека, обрывок истории, живописно растрёпанный стилистами сериала. На фото, которые жадно искала Лив в инстаграмме, лицо было чистое, и кожа светилась дорогим уходом. Все было поддельным, даже шрам. Он послушно надувал губы перед камерой и показывал сердечко из ладошек.

Но Лив каждый раз, возвращаясь домой, закрывала плотно дверь в реальный мир, и оставалась наедине с тем, кого никогда не было и не будет. Это был её символ. Неугасающий, вечный, потому что нельзя осуществить несуществующее.

Больше у Лив никогда никого не было. Зачем?

***

Лес пугал своей тишиной. «Сколько времени нужно прожить здесь, чтобы перестать пугаться каждого шороха? — подумала Лив, и сама себе же ответила:

— Нужно родиться тут.

Очевидно, последнюю фразу она сказала вслух, потому что Геннадий Леонтьевич подхватил её:

— Ты права, птица. Здесь стоит родиться.

— Я не это имела в виду, — Лив внимательно смотрела под ноги, чтобы не перецепиться через один из корней, торчащий самым коварным образом из лиственного ковра. Это было очень актуально ещё и потому, что на ногах у неё были жуткие войлочные валенки, которые не без скупердяйского сомнения ей отдал изобретатель из своих более, чем скромных запасов.

— Но почему стоит именно здесь?

— Корни. Я тебе уже говорил об этом, но ты опять, как всегда, забыла. Ничто не заменит ощущение сопричастности к корням, обвивающим сердце земли. Люди называют такие места «сильными». Иногда — намоленными. Их мало, и на самом деле они вовсе не там, где принято считать. И не то, что них думают. Но места силы есть, и там, где они находятся, можно осуществить несуществующее.

Изобретатель бежал впереди Лив, продираясь через густые заросли кустарников, затемнёнными высокими густыми кронами где-то на невероятной высоте, с прытью, нехарактерной для его возраста. Он всё время бормотал по своей неизменной привычке что-то вроде:

— Все происходит единовременно. Когда человек вывернется во Вселенную, он обретёт свое я. Рождение — это выворачивание из чрева, приобретение другого пространства. Бутон раскрывается через выворачивание, обретает жизнь в другой реальности. Подумай, птица, как из куколки выворачивается бабочка. Поменяй внутреннее и внешнее — не станет времени. Внутреннее — это солнце, внешнее — сердце.

На самом деле, Лив уже не удивлялась той абракадабре, которая, словно не могла удержаться в изобретателе, с такой страстью рвалась наружу. Она удивилась изначально, когда он согласился пойти с ней на поиски Саввы.

— Идти туда, — он махнул рукой в окно, но девушка поняла, что идти нужно дальше, в глубь. — К основам идти. У меня есть одна мысль, где он может быть.

Он секунду подумал:

— Нет, скорее две мысли.

Потом подумал ещё немного и произнёс уже несколько растерянно и даже обиженно: