— Но на самом деле ты знала, что это был не сон, — не то спросил, не то заметил Том.

— Нет, я не знала, — ответила она. — Подозревала, но не знала. И еще я не знала, хочу ли я, чтобы это был только сон… Мне было хорошо с ним. Очень.

В глазах Тома мелькнула тень.

— Нэлли, почему ты мне ничего не сказала?

— Не хотела тебе нервы трепать. Из-за того, что могло оказаться просто сном. Я же видела, как ты к этому относишься.

— А ты? Как ты к этому относишься?

Нэлл твердо посмотрела ему в глаза.

— С радостью, Том. Как к величайшей удаче в своей жизни. Как к возможности увидеть мир изнутри чужого разума, гораздо более мощного, чем наш.

Он глубоко вздохнул и отпустил ее руки. Встал, прошелся по комнате. Остановился, глядя на сияющий цветок лотоса на постере. Сказал, не оборачиваясь:

— Я не знаю, что мне делать. Я смотрю, как вы один за другим прыгаете в пропасть, дна которой не видно, и не знаю, как вас остановить. Мне страшно, Нэлл. Ты не представляешь, как мне страшно. Не за себя — за вас.

— Не надо бояться, Том. Я уже плавала в потоке его мыслей и видела его глазами. Там нет ничего злого.

— А между тем он говорил, что умеет причинять боль и убивать. И я почему-то ему верю.

— А мы разве не умеем?

— И мы умеем, — вздохнул Том. — Еще как умеем. Вот поэтому мне и страшно, Нэлли. Я смотрю на Марику и вижу, что можно искренне любить своих зверей и при этом ставить над ними опыты. Ты говоришь, в Си-О нет ничего злого? В ней тоже нет ничего злого. А как умирают ее звери? Хреново умирают. Очень хреново.

Они помолчали. Нэлл искала аргументы, чтобы возразить, но быстро ничего в голову не приходило.

— Если бы мы были нужны ему для опытов, он бы не спрашивал нашего согласия, — не очень уверенно сказала она.

— Опыты могут быть разными. Психологическими в том числе.

— Он обещал не вредить нам.

— Мы не уточняли понятие вреда. А оно может трактоваться очень широко. Имея доступ к каждому нейрону, он может наводить в сознании любые ощущения, не причиняя телу ни малейшего ущерба. В том числе и мучить вас, как ему захочется… заставлять гореть заживо, как в христианском аду. Столько времени, сколько ему покажется интересным.

Нэлл с изумлением посмотрела на Тома.

— Ну, у тебя и фантазии, — пробормотала она.

Том резко обернулся.

— Черт подери, Нэлли! — воскликнул он, и ее снова обожгло яростью, бьющей из его глаз. — Я готов тысячу раз оказаться гребаным извращенцем, пугающимся собственных мыслей! Но меня душит осознание той власти, что он над тобой имеет! Если бы я знал, как это отменить… если бы можно было вернуться в прошлое и быть рядом с тобой, когда все это случилось…

— Том.

Он замолчал на полуслове, как будто ему заткнули рот. Сжал кулаки и снова отвернулся к постеру.

— Том, иди сюда.

Он, помедлив, повернулся, подошел, сел на пол, на прежнее место. Нэлл протянула руки, обняла ладонями его голову, запустила пальцы в волосы.

— Том, выкинь все это из головы, — негромко сказала она, пальцами перебирая короткие шелковые пряди и несильно массируя корни волос. — Ты смотришь в кривое зеркало. Я тоже могу напридумывать ужасов, если возьмусь за это дело всерьез.

Он глубоко вздохнул и закрыл глаза.

— Патрону не нужно завоевывать наше доверие, чтобы обречь нас на боль и страдание. Это можно было сделать гораздо проще, гораздо быстрее. Подобраться ночью, когда ты спишь, спеленать тебя в спальнике щупальцами и воткнуть иглу в затылок. Не дарить нам подарки, не пускать в свои сознание и память, не лечить Макса…

— И зачем он все это делает? — пробормотал Том, не открывая глаз.

— Не знаю. Хочешь — спроси его. Или давай я спрошу.

— Я сам, — быстро ответил Том.

— Хорошо, — легко согласилась Нэлл.

Она чувствовала, что он постепенно расслабляется. Дыхание стало более медленным и ровным, напряженные плечи опустились. Она мягко ввинчивалась кончиками пальцев в кожу головы, и вдруг поймала себя на странном желании — погрузиться глубже, запустить внутрь тонкие чуткие нити, прочитать его изнутри, как Книгу — а потом унести эту Книгу с собой. Желание было неожиданно сильным.

Том ушел к себе — работать, а Нэлл еще долго лежала на кровати, глядя в потолок и расслабленно улыбаясь. Ей было хорошо. Тело переполняла сладкая лень, на душе было легко и радостно, как бывает в детстве ясным зимним утром накануне Рождества. Потом она, наконец, поднялась, приняла душ и, заново причесавшись, забралась в ложемент. Надела шлем — и сразу попала на жаркую дискуссию в «кейки».

— Это можно делать в скафандре, — говорила Марика. — Обработать его снаружи тиомицином — и вперед.