Богу
вернуться

Британ Илья Алексеевич
Шрифт:

«Любили нас, любили сами…»

Любили нас, любили сами, Горели радугой сердца; Но верь, погаснет это пламя… И так — до самого конца! Терзали нас, терзали сами, Горели мукою сердца; Но знай, не меркнет это пламя… И так — до самого конца!

«В углу лениво ткёт паук…»

В углу лениво ткёт паук. Мигают призрачные свечи. — Приди скорее, милый друг: Давай делить осенний вечер! Тоска! Сварил я пьяный грог: Кому отлить мне половинку? — Хотя б прислала пару строк И в них — родимую былинку! Погасли свечи; нет огня: Начну играть с Судьбою в жмурки, Хотя бы вспомнила меня В своей лазоревой конурке! Печаль хозяйкою в дому, И Смерть гуляет там по крыше, И тяжело мне одному. — Как хорошо, что ты не слышишь!..

«Я лежу на дне колодца…»

Я лежу на дне колодца; Тихо шепчет мне вода: «То, что было, не вернётся, Не вернётся никогда». Глухо шепчет злая тина: «Не вернёшь его назад, Впрочем, право, всё едино: Сам, голубчик, виноват». Мерно шепчет сердце то же. Жить как прежде? — как начать! Не могу я… Боже, Боже, — О, вели им замолчать! Мёртвый спит, и он проснётся, Чтоб изведать только ад… Я лежу на дне колодца: «Сам, голубчик, виноват!

«Сегодня снова жизнь предстала…»

Сегодня снова жизнь предстала: Душа моя пробуждена, И вновь из нового бокала Я выпил нового вина. Тоска железная сгорела, Исчез сомнений жуткий дым, До старых призраков нет дела: Я вновь люблю и вновь любим… Сегодня снова близок к цели, И в сердце, только что немом, Желанья новые запели, И грянул новой бури гром. Я стану весело бродяжить, Внимая смеху детворы: Опять деревня, горка, нажить И в далях новые миры… Сегодня снова храм воздвижен, И Бог со мной заговорил Средь дол, лесов, полей и хижин, Меж туч и пламенных светил. Я бедным вес до нитки роздал, При мне лишь посох да сума; Опять я — призванный апостол За пеньем нового псалма… Ах, нет! Давно конец забавам: Всё — сон приснившийся рабу! На мне давно истлевший саван, И я давным-давно — в гробу… Пускай другие будут в храме: Для них и жизнь, и песнь, и гром, А мне в моей проклятой яме — Лишь злая память о былом!

«Целую хладное стекло…»

Целую хладное стекло Любимого портрета: Его мне время сберегло, Тебя отнявши где-то. Печаль прозрачного стекла Не внемлет поцелую, И в сердце мертвенная мгла Томит любовь больную. Но ты безмолвна под стеклом, Как прежде ты молчала, Когда, забывши о былом, Портрет без слов отдала. Прильнув к бесстрастному стеклу, Не в силах разгадать я, Зачем любовь стремится к злу, И смерть несут объятья? Следы тускнеют на стекле Любимого портрета. — Когда я буду на столе, Верни лобзанье это!

«Я гадал тебе, тихая, скорбная, милая…»

Я гадал тебе, тихая, скорбная, милая, И сказал я тебе: «Не спеши, — Всё придёт, как назначено высшею силою: Смерти нет для небесной души. Отгони ты сомнение, — грех оно, яд оно; Эти мысли, печали, — как лёд, И любовь благодатная струйками ладана В твое грустное сердце сойдёт. Что такое минувшее! — розовой почкою В нём таятся грядущие дни. Все минуты не кажутся ль этой цепочкою, Что змеится на шее? — Взгляни: Эти звенья холодные крепко так спаяны: Что их держит, чья страшная власть? Кто-то нами невидимый тронет нечаянно, И дождём они могут упасть!» — Я гадал тебе, тихая, скорбная, милая, Обо всём… обо всём… обо всём, И мечта молодая, любовь легкокрылая Загорались во взоре твоём. Но случилось вдруг то, что сказал я заранее, Ничего, ничего не тая: Точно волею Рока, что слышит гадания, Разорвалась цепочка-змея. И звено за звеном, как былые мгновения, Покатились, не знаю куда; И казалось, что видел угасшие тени я, Будто в час рокового Суда… Ты от ужаса вскрикнула: «Всё уж потеряно!» — Я упрямо и твердо сказал: «О, живи, моя сильная, ярко, уверенно: Бог устами моими гадал!»

«Блуждал я, не зная путей…»

Блуждал я, не зная путей; Хранил меня ласково Бог; Открыты мне души людей, Я к миру земному не строг. Знакомы мне зори начал, И ведомы бури концов: Я долго и жутко молчал, Горя от несказанных слов. Ты вспомни меня как-нибудь, Как, тихо по миру бредя, Я сердце твое отомкнуть Сумел, дорогое дитя. Для счастья мне не дано сил: Плачу за обманы и зло. — А как бы тебя я любил! А как бы нам было светло! Обломки былого свежи. Всё прожито, знаю я сам: Прошедшего нет для души, Грядущего нет мертвецам… А надо и жить, и расти, И надо любить всех людей… Отец мой небесный, прости Безумие грешных путей! Слаба наша знойная плоть, Бессилен тоскующий дух, Но к нашей молитве Господь Не будет, не может быть глух.

«Я жил. Я умер. Я воскрес…»

Я жил. Я умер. Я воскрес. — И в бурю жизни брошен снова Для мук, для песен, для чудес, И не хочу пути иного. Опять! земная боль — всё та ж, Мечты вне времени знакомы: Тоска, печаль, любовь, мираж И жажда верить по-другому. Эй, раб! что было, повтори, Как будто горе будет реже: Без снов, без счастья, без зари, А раны в сердце те же, те же! Свой круг, так надо, я замкну: О, как мне в нём темно и тесно… Итак, — в загробную страну! — Живу. Умру. И вновь воскресну!

«Своеобразна жизнь! И яркой панорамой…»

Своеобразна жизнь! И яркой панорамой Мелькает день за днём в лукавой пестроте; Напрасно жалкий ум, холодный и упрямый, Желает всё познать, доступное мечте… Моя любовь была то радостным гротеском, То вдруг вставал её кошмарный силуэт; То ослепленный вдруг ее безумным блеском Терял я разом всё, то сразу меркнул свет. Мне помнится, как ты Дианой в строгом стиле Мой путь пересекла, метнув в меня стрелой: О, как за то потом мы горько заплатили Разлукой навсегда и ненавистью злой!.. Своеобразна жизнь! Еще одна страница, И кончена она, и Смерть захлопнет том… О, праведный Господь, не дай мне вновь родиться, Прими меня навек в лазурный отчий дом!